Нет моей вины - Даниэль Брэйн

экспертизу сделали моментально, без очереди, улик было хоть отбавляй. Но каждое движение — на камеру, каждое слово — под протокол. Ни прокурор, ни судья, ни шеф не хотели затягивать следствие ни на одном из этапов и не хотели давать журналистам ни шанса раздуть на нем тиражи.

Валентин не очень беспокоился о следующих двух часах, куда сильнее его занимала предстоящая очная ставка. Два ублюдка, убившие женщину просто так. Сами они, конечно же, так не считали: выпивку не купила, и плевать, что половина второго ночи и в городе спиртное не продают, закусь как чертям в аду разогрела. Поэтому сначала ей в лицо полетела шкворчащая яичница, а затем, когда, до крови прокусив губы, женщина бросилась бежать — без крика, без жалоб, терпя невыносимую боль, — и столкнула со стола последние пятьдесят грамм, ее ударили по голове раскаленной сковородкой. Но умерла она не от этого: падая, ударилась виском о кухонный стол.

Экспертиза показала все как есть, кроме одного: кто именно ударил. По косвенным признакам — следам на стуле, на полу, на одежде, — выходило, что муж. Муж все валил на брата погибшей. Брат говорил, что был слишком пьян и ничего не помнит.

Валентин бился, пытаясь доказать умысел, умом понимая, что это сто девятая, часть первая. Шеф оттягивал сроки обвинительного заключения, как мог. На очную ставку, с учетом всех проведенных экспертиз, возлагались большие надежды.

— Вот тут я ее и увидел, — подал голос подследственный. Ему было за пятьдесят, выглядел он старше, был дважды судим. — Собаку отпустил, она у меня спокойная…

Оператор не сводил с него камеру. Подследственный нервничал — съемка его беспокоила. Но в остальном все шло как обычно.

— Подошел к ней, заговорил. Спросил, куда такая красивая бежит. Потом предложил ей сексом заняться. Она ответила, что не хочет.

Валентину что-то не нравилось в этом. Не слова и не действия подследственного, тут не было ничего непредсказуемого, все это он уже слышал и за восемь лет работы научился рассматривать только как факт, не пропуская через себя.

— Мне не то что не по себе стало… как-то неловко. Схватил ее и потащил. Ну, туда, — и он указал в кусты.

Валентин переглянулся с адвокатом и участковым.

— Осторожнее там, — обронил участковый конвоирам. — Там ямы.

— Дальше, — сухо приказал Валентин. — Идете — описывайте все, что делали, что говорили, что делала потерпевшая.

— Ну, она кричать начала, я ей рот зажал…

Он повел конвоиров в кусты. Оператор шел за ними, снимать ему было неудобно. Криминалист, адвокат и участковый отстали — всем вместе им было не разойтись. Понятые, подгоняемые уважением к людям при исполнении, шли сразу за вторым конвоиром.

— Подождите.

Валентин остановил одну из понятых. Та с удивлением замерла, окликнула подругу. Конвоиры и подследственный скрылись в густой листве.

— Разве сюда? — беспечно спросил криминалист. — Он что-то попутал…

Адвокат поморщилась. Все кусты тут были одинаковые, подумал Валентин, но указывать на ошибку нельзя. Неужели он действительно что-то задумал? Воспользовался экспериментом, чтобы затянуть следствие?

Валентин обогнул понятых, сильно этим возмутившихся. Следом протиснулся оператор, чуть не снеся загомонивших девушек камерой.

Совсем рядом проходила железная дорога и объездная трасса, по которой пронесся пустой автовоз, оглушив лязгом аппарелей. И тут Валентин понял.

Собачник, это был собачник. Он знал здесь все кусты, не мог не знать.

В два прыжка Валентин проскочил кусты, оказавшись в небольшой проплешине. За деревьями виднелись железнодорожные пути. Один конвоир лежал на земле, второй сцепился с подследственным.

Рецидивист, прекрасно знающий нравы на зоне, не готов был расставаться с полученным за прежние ходки авторитетом. Сейчас у него была не та статья.

Он не просто так завел группу в другое место. Он не перепутал, он заранее все спланировал. Он знал, на чем может сыграть.

Грохнул выстрел, и почти сразу второй. Валентин успел замахнуться на нападавшего рукоятью табельного пистолета, но тот дернулся, перекатываясь, удар пришелся по касательной.

Валентин отскочил в сторону, уже прицеливаясь и с ужасом думая, что вот сейчас покажутся понятые. До него откуда-то с другого конца света доносился визг, потом звук выстрела. И еще один. И еще.

Мир перевернулся с ног на голову, впереди кто-то рванулся и с криком упал, схватившись за ногу. Потом мелькнуло что-то огромное и тяжелое, и мир исчез.

Кира шла к «полицейскому кафе», из последних сил переставляя ноги. И все-таки она шла королевой. Той самой, поднимающейся на эшафот.

Она чувствовала, что ей смотрят вслед, и незримая корона на ее голове сияла нимбом. Как андерсеновская русалочка, Кира шла-танцевала в собственной крови, готовая на все, чтобы спасти своего сына.

Оно было очень простым, гениально простым, — то озарение, проступившее из тьмы зеркала. Ее сын — или человек, решивший отобрать у нее сына. Как бы ни была дорога Кире любовь, который она никогда не знала, сын был ей дороже. И она сделала выбор.

Если Валентин Невстроев, майор юстиции, как было сказано на его визитке, хочет получить их обоих — и Леню, и саму Киру, — пусть так и будет. Он не привык к отказам, не привык к сопротивлению. Кира тоже не станет сопротивляться, но потом она скажет, что он заставил ее вступить с ним в связь. И тоже будет экспертиза, и будет следствие. И тогда, может быть, дело Лени сойдет на нет. Если Кира договорится с Валентином еще до того, как доедет до экспертизы.

Но прежде она побудет счастливой желанной женщиной хотя бы несколько часов.

Кира открыла дверь кафе. Сегодня в нем было не менее людно, но как-то слишком тихо или, скорее, подавленно. Даже официантка ходила меж столиков с неловкой, будто неуместной улыбкой. Кира прошла за свободный столик, села, изящно вытянув ноги. Мимо прошаркала официантка, и Кире пришлось поменять позу.

— Вам меню? — бросила ей официантка. Кира собиралась было отчитать ее, но услышала что-то странное.

— То ли конвойный споткнулся, то ли еще что, пока выясняют. Ну, не серийник же, конвой дали из новых. Да кто мог знать-то вообще?

— Оператор, говорят, молодец, приложил его камерой.

— Да там и участковый попал, как положено, в ногу, только целился долго.

— Сидеть-то за мразь никому не охота.

Кира поморщилась и царственным жестом подозвала официантку, которая посмотрела на нее так, словно увидела в первый раз. Кира усмехнулась надменно,