Виктория Лейто - Соленая кожа

В какой-то момент лицо малышки налилось румяным красным цветом, а вместо рыданий стали слышны сдавленные хрипы. Глаза ее начали медленно закатываться, а маленькие пальчики понемногу разжимали потрепанный рукав ее сломанного душою отца.

— Это твоя дочь!!! — закричала Маргарет. — Она твоя! Она наша! — упав на колени и закрыв лицо руками, сквозь слезы проговорила терявшая сознание женщина.

— Не ври! — начал орать обозлившийся мужчина. — Ты… Ты!.. Ты…

Его пошатывающаяся от слабости и сгорбленная фигура, казалось, сама сейчас вот-вот упадет с этой крыши. Он не мог внятно говорить, ком от обиды в горле душил его слова, перебивая их непонятными звуками, больше походившими на всхлипы истерики и на стоны умирающего животного. Его вид выдавал в нем навсегда погубленную жизнь совершенно жалкого и убогого человека.

— Она наша! Ты слышишь?! Ее зовут Ева-Мартина! — продолжала умолять его Маргарет. — Ей… — Но, не успев договорить, она увидела, как глаза мужчины уставились на задыхающуюся малышку, которая к тому моменту уже перестала хрипеть.

Неизвестно, что так сильно испугало обезумевшего мужчину: поразительное сходство, которое он только сейчас заметил, превозмогая бездну отчаяния и боли, или покрасневшее лицо девочки и ее закатывающиеся к небу глаза. Но на одно мгновение зрачки его резко увеличились в невероятных размерах. Он вдруг отшатнулся от края, словно в руках держал пламя, обжегшее его.

Видимо, в тот момент его сломленная психика отчаянно пыталась прокрутить какие-то мысли, но рассуждать адекватно он, естественно, уже не мог… На одно мгновение в глазах его мелькнула молния осознания, и он, ведомый только эмоциями, потеряв всякое ощущение реальности мира, ошарашенный и искалеченный, отпрянул на шаг от края, все еще не сводя глаз с задыхавшейся девочки. Открыв от ужаса и удивления рот, он поднес к нему обе руки, неосознанно отпуская малышку. Вниз. Никто уже не узнает, было ли это намеренно или случайно, ведь человек, проживший девять лет закованный в цепи, в одиночестве, в каком-то темном подвале, теряет не только связь с внешним миром, но и с самим собой. Психика его серьезно пострадала, если при столкновении ее с подобной жестокой местью Маргарет за столько времени от нее вообще что-либо осталось.

За тысячную долю секунды женщина лишь увидела, как шапочка девочки теряется из виду в ночи за краем карниза. Лицо Маргарет исказилось в дикой неописуемой боли; поднявшись с колен, она со всех ног бросилась к Криси, который, находясь в полном шоке, все еще стоял с приложенными ко рту руками и смотрел вниз. Женщина с разбега подлетела к нему, хватаясь двумя руками за воротник его куртки. Знаете, какими длинными бывают секунды, когда речь идет о жизни?

Говорят, в тот момент, когда, разбитая горем, она подбежала к нему, сжимая кулаками его куртку, он вдруг посмотрел ей прямо в глаза… и во взгляде его мелькнуло что-то, что невозможно было передать словами. Он будто бы узнал ее. Ее. Еще ту Маргарет. Еще тогда, когда их жизни не были переплетены настолько дьявольскими сетями. Как будто он почувствовал себя в том времени. Страх вперемежку с ненавистью, застилавший его взгляд, развеялся, и молния осознания озарила их не потухающий всю жизнь мальчишеский блеск.

Налетев на него с разбега, растрепанная и сумасшедшая, она, сквозь сильно сжатые зубы, заорала: «Неееееееееееееееет!» — и, накрывая мужчину волною ненависти, что исходила от нее, сорвалась вместе с ним с крыши, не сводя своих горящих злостью черных глаз, не оставивших ничего от медово-карего блеска. Он успел лишь обхватить ее двумя руками за тонкие локти, то ли пытаясь остановить, то ли, наоборот, держаться. Они оба, закрученные инерцией столкновения, местью, злобой и ненавистью, полетели вниз с обрыва, вслед за их маленькой девочкой. Венок на входе в гостиницу предназначался именно ей. Сегодня малышке могло исполниться двадцать.

К тому моменту на крыше собрались перепуганные портье и остальной персонал отеля вместе с полицейскими, по пятам преследовавшими Маргарет. Говорят, двое летели, прижавшись друг к другу; он крепко держал ее за локти, а она вцепилась своими тонкими изящными пальцами в его одежду.

Они упали неподалеку от их разбившейся несколько секунд назад девочки, так и не вдохнув счастья и семейной безмятежности. Все трое.

На асфальте возле главного входа в гостиницу «Интернационал» кровь струйками обрамляла тела мужчины и женщины, так и не отпустивших друг друга. Они лежали мертвые, лицом к лицу, сжимая друг друга от любви, приведшей к подобной ненависти. Глаза их оставались неподвижно открытыми, строго смотрящими в свои отражения. Только медово-карий оттенок вернулся к погибшей женщине, боровшейся непонятно за что и погубивший немало жизней. Глаза ее крепко обнимали мальчишеский блеск лежавшего рядом с ней мужчины.

Блеск, который наконец погиб в трагичном омуте почерневшей от печали смерти на обломках ненависти, когда-то любви.

На следующий день после суда, когда я привез Маргарет к дому, в растерянности выходя, она — возможно, нарочно, а может, случайно — обронила вот эту бумажку, свернутую вчетверо и истончившуюся от времени. Я никому никогда не показывал ее, но до сих пор ношу это послание, когда-то вовремя не дошедшее до своего адресата, в кармане рабочего пиджака:

«Помнишь, родной, когда неожиданно, приблизившись друг к другу, под вздрагивания грозного майского неба, сотрясавшего раскатами грома все вокруг, наши губы соединились в первом самом сладострастном поцелуе, который только мог произойти между двумя истомившимися друг по другу людьми, страстно и трепетно желающими друг друга и слишком долго и усердно сдерживающими свою страсть?

Мы так молоды и безумно влюблены друг в друга. Твои губы уже тогда были для меня самыми мягкими и самыми вкусными; а мои руки казались тебе самыми нежными и до боли родными, несмотря на то что на тот момент ты еще никогда не ощущал их трепетного прикосновения к своей бархатной, цвета крепкого кофе коже. Наши руки сплелись, переплетая в тот вечер не только тела, но и сердца. Двое в самой гуще леса целовались под проливным дождем, с грозными порывами ветра и внушающими страх раскатами грома, укрываясь под твоей курткой, сидя на почти полностью промокшем бревнышке упавшего когда-то дуба. Они уже давно любили. Эти двое. Мы. Но только не могли признаться в этом не только друг другу, но и себе.

Я никогда не забуду тот день и привкус твоей кожи, пахнущей морской солью и горячим солнцем.

Твою соленую кожу…

М.».