Светлана Демидова - Любить птичку-ткачика

Настя не спеша допила свой сок и спросила:

– А вы уверены, что через полтора месяца восемнадцать будет именно… ему, а не… ей?

Лицо Параскевич сделалось пепельно-серым, а нос, казалось, удлинился еще больше. Еще минуты две – и перед Терлеевой окажется современный слегка престарелый Буратино.

– Чего ты хочешь? – проскрипел деревянный голос.

– Я уже говорила: меня интересуют отношения Гелены Короленко и Владимира Цебоева.

– А что я буду иметь с того, если расскажу?

– Деловой подход, – кивнула Настя. – Статьи об… извращенке может не быть в той газете, где служит мой хороший приятель.

– А где гарантия того, что за нее не возьмется другая, такая же паршивая газетенка, где у тебя нет приятелей?!

– А это зависит от того, что вы сможете рассказать, Олеся. Быть может, Гелена Яновна отзовет свою статью, чтобы самой не попасть в следующую, такую же мало привлекательную.

Параскевич достала из кармана джинсов пачку сигарет. Она оказалась пустой. Олеся резким жестом смяла ее в костлявом кулаке и бросила на стойку вместе с несколькими купюрами и новой пачкой. Потом она со смаком затянулась очередной сигаретой и, выпустив через ноздри две струи дыма, уже не в Настю, а в сторону, сказала:

– И все же мне нужны гарантии.

– Никто вам их не даст, Олеся. Сейчас у вас выбор небольшой: либо на первой странице газеты «Питерлэнд» ваше лицо появляется в соседстве с каким-нибудь отвратительным слоганом о совращении несовершеннолетних, либо…

– Либо что?

– Либо мы с вами пытаемся что-нибудь выжать из того, что вы знаете о Гелене Короленко.

– Гелена… Гелена – она… – Параскевич опять так гнусно выругалась, что Настя смогла только прокряхтеть в ответ нечто маловразумительное, потом тяжело вздохнула и сказала:

– Знаете, Олеся, подобные эпитеты не печатают даже самые низкопробные издания. Нельзя ли просто факты, без изощренного мата?

– Ну… в общем, так: мы тогда все жили в Москве… в том самом доме на Кутузовском, где сейчас «Фрезия». Собственно, квартира, из которой Гелька сделала мастерскую, принадлежала ее отчиму, Юрию Аркадьевичу Цебоеву, известному в Москве адвокату. А я тогда у Юрия Аркадьевича… в общем, убиралась… и вообще… за домом следила. Он хорошо платил. Так вот: Гелькина мать вышла за него замуж, когда самой Гельке было лет семнадцать… Ну и все произошло, как это часто бывает, понимаете?

– Не совсем… – насторожилась Настя.

– В общем, эта Гелька спала и с отчимом, и с сыном его… Вовиком… а мамаша однажды застукала…

– С кем?

– С Юрием Аркадьевичем.

– И что?

– И то, что Аркадьича чуть не посадили за то самое совращение несовершеннолетних. Время было советское… Спасло только то, что он сам в этих кругах вращался и отлично знал все ходы и выходы. Адвокат все же… Но… пришлось и с мамашей Гелькиной развестись, и с Кутузовского съехать, оставив им квартиру. Мне тоже от дома отказали… Я тогда, кстати, в Питер и укатила… к сестре… С ней вместе мы и шить начали… Разве ж я тогда знала, что опять с Гелькой встречусь!

– Ну а что дальше было с адвокатом Цебоевым и его сыном? – Настя решила вернуть разговор в нужное русло.

– Ну… своей бывшей жене с дочкой Юрий Аркадьич отвалил еще и денег – очень приличную сумму.

– А что ж его сын?

– А сын продолжал с Гелькой роман крутить. И тут уж Аркадьич их накрыл. И надо ж такому случиться, что Гельке уже стукнуло восемнадцать, а Вовке – еще нет. Вот-вот должно было стукнуть, но все же не стукнуло! Уж Аркадьич собирался развернуться во всю свою мощь, чтобы, значит, отомстить, но Гелькина мамаша возьми да и отбрось коньки от гипертонического криза на почве всех этих переживаний.

– И что потом?

– А потом Аркадьич решил поженить Гельку с Вовкой, поскольку шикарная квартира на Кутузовском – на Гельке, а папашку Вовкиного жаба душит, и квартиру охота вернуть. И главное, это вполне возможно, если Вовку туда прописать. А молодежь вдруг заартачилась. Как спать вместе – так они – пожалуйста, а как жениться – ни в какую!

– Так и не удалось их уговорить хотя бы на фиктивный брак?

– Еще как удалось! Уж не знаю, какие аргументы Аркадьич пустил в ход, а только Гелька, похоже, замужем за Цебоевым и по сей день.

– Как? – оторопела Настя. – У Гелены же фамилия Сергея Короленко! У них дочь!

– Эта дочь – вообще не знаю от кого, – расхохоталась Параскевич. – Есть у Гельки еще какой-то хмырь. Она дама любвеобильная.

– А скажите, пожалуйста, Олеся, как сейчас относятся друг к другу Гелена и Цебоев?

– Конечно, отвратительно. Их связывают не очень приятные воспоминания и, возможно, до сих пор тайный брак.

– То есть получается, что Цебоев не может жениться, если его брак с Геленой до сих пор не расторгнут?

– Вот уж это мне неизвестно. Гелька ведь каким-то образом заделалась Короленко! Может, и Вовка знает, как обойти преграду, если она, конечно, еще существует. Он ведь по папашкиной линии пошел – тоже какой-то юрист. В общем, они мне не докладывали, развелись или нет.

– Ну… все в общих чертах… ясно, – удовлетворенно сказала Настя. – Благодарю вас, Олеся, за информацию.

– Как говорится, одной благодарностью сыт не будешь, – буркнула Параскевич и потянулась за новой сигаретой.

– Вы слишком много курите, – поморщилась Настя.

– Не твое дело. Лучше скажи, могу я надеяться, что эта ваша мерзопакостная газетенка «Питерлэнд» оставит меня в покое? У меня уже билет на ночной поезд в Москву!

– Я сделаю все от меня зависящее, Олеся. Можете не сомневаться.

– Слушай, журналистка! – Параскевич опять уцепилась своими твердыми пальцами в Настино плечо. – Я перед тобой чуть не наизнанку вывернулась. Может, скажешь, какой у тебя в этом деле интерес?

– Зачем вам?

– А затем, что я смогу хотя бы предположить, на что мне надеяться.

– Я скажу так: мне очень нужно, чтобы Владимир Юрьевич Цебоев смог жениться на… одной женщине. Когда он на ней женится, я, возможно, смогу выйти замуж за того, кто влюблен… в женщину Цебоева.

– Слушай, мне ведь плевать на тебя и Вовкиных баб! Какое отношение вы все имеете к статье обо мне? Как-то все это не вяжется… друг с другом…

– Вяжется, Олеся, еще как вяжется… – Настя очередной раз вывернулась из ее цепких пальцев. – Если Гелена Яновна является женой двух мужчин одновременно, да еще и третий мужичок где-то путается, то ей лучше всего закрыть рот на предмет чужих, уж простите, извращений…

– То есть я могу быть спокойной… – начала Параскевич, и в ее блекло-серых глазах блеснула надежда. Явно некрасивая женщина даже несколько похорошела.