Татьяна Устинова - Богиня прайм-тайма

Бедный Бахрушин. Не повезло ему.

Ники из-за двери в ванную еще поизучал ее, а потом опять скрылся. Им надо было бы поговорить, а Толя мешал.

Впрочем, не к спеху. Поговорить они еще успеют.

Хотя можно и не успеть. Дней десять назад “томагавк” снес у гостиницы правое крыло – ошибка вышла, извиняйте, граждане журналисты, промазали мы. Про американские карты, на которых обозначено все вплоть до форточек в сортирах, мир узнал, когда какой-то бравый капитан со своего “Бигфайера” взял да и саданул по японскому посольству.

Тоже ошибся, видимо. Хотел по какому другому садануть, а вышло по японскому.

Человечество содрогнулось. Мир замер.

Ждали катастрофы – во вселенском масштабе.

Лидеры держав по очереди промямлили, что они тоже предпочли бы, чтобы капитан саданул по какому-нибудь другому посольству, попроще, но изменить ничего было нельзя.

Во вселенском масштабе обошлось, – выдержав тяжеленную паузу, чтобы все как следует прочувствовали близость пропасти, японцы холодно приняли холодные американские извинения.

…Перед журналистами никто не извинялся – выразили соболезнования семьям погибших, мировые новостные каналы показали дымящиеся развалины и испуганных людей в джинсах и майках, кучками стоявших вокруг в серых и плотных клубах пыли.

Ольга тоже там стояла. Телефон тогда еще работал, но от шока она забыла сразу позвонить и потом долго не могла понять, в чем дело, откуда длинные свербящие звуки – как будто из середины черепа.

Звонил Бахрушин, посмотревший видео WTN.

– Ты жива?

Она знала, что сигнал идет долго, и ей вдруг представилось все это – как висящий над другим континентом спутник сейчас примет сигнал от ее телефона и в нем будет что-то мигать и щелкать, передавая сообщение дальше. Антенны наземных станций подхватят его, развернув острые решетчатые носы, и погонят дальше на запад, на запад и потом на север, через горы, леса, города, пустоши и болота, в которых зреет клюква, и пахнет мхом и хвоей, и сеет мелкий дождь, – и дальше, дальше.

А там, вдалеке, “дворники” мотаются по стеклу, и в приемнике звучит песня про любовь, и в мокром асфальте дрожат огоньки машин, и заваленный бумагами стол в кабинете, и привычные сигареты, пиджак на спинке кресла и нагревшаяся тяжелая трубка телефона в ладони.

Он звонил и не знал, жива ли она, или то, что от нее осталось, тоже там, в пыльных обломках, которые уже не разобрать; не знал, что кровь в пыли становится черной, как будто сворачивается. Только если наступить в лужицу, изнутри брызнет алым. Он звонил и ждал, ответит она или нет.

Сигнал идет долго, и надо пережить, переждать, глядя вниз, в пропасть московского асфальтового двора, на окна соседнего крыла, освещенные желтым светом, и понимать совершенно отчетливо – все это имеет смысл, только если она сейчас ответит.

А она сразу не позвонила, потому что у нее был шок.

Если сегодня будет связь, она скажет ему, что любит его больше жизни.

Прямо так, прямо вот этими самыми словами.

И наплевать на шум аппаратной, который всегда слышно в наушнике, и истерические вопли выпускающего, и вой спутника, и на то, что там тьма народу – прямой эфир в федеральных новостях, шутка ли! Но она все равно скажет – он ведь там, и Ольга это знает, а больше ей ничего не нужно.

Почему она никогда не говорила, что любит его?!

Чертов характер.

– Чертов характер, – повторила она вслух.

– У кого?

– Что у кого?

– Характер. У кого?

– Толь, – попросила Ольга, – дай мне сигарету.

– Я не курю, – весело удивился Толя Борейко, – ты что, забыла?

Курили все, кроме Толи. Он, конечно, заботился о своем здоровье – как это она позабыла?!

Афганцы опять загалдели под окнами, Ольга все пыталась расслышать, на каком языке они говорят. Здесь много языков – таджикский, пушту, фарси и дари.

Впрочем, кажется, дари – это не отдельный язык, а диалект. Чем-то они друг от друга отличались, но разобраться было трудно.

Ники выучил два слова: ташакор – спасибо, хоп – хорошо, договорились, и пользовался ими виртуозно.

Он протиснулся из ванной мимо Толи и сунул Ольге пачку сигарет.

– Спасибо.

– Не за что.

Хороший, вежливый мальчик. Заботливый.

Бахрушину, наверное, не десять, а уже сорок раз доложили, что у них роман, а как же!..

– Ну ладно, – заключил Толя, поднялся и недовольно поморщился в сторону Ольгиной сигареты, – я пойду тогда. Да, Ольга, я чего пришел-то! Тебе с конвоем посылка пришла. Из Парижа. У тебя там есть кто-то?

– Где?! В Париже?!

– Съезди в корпункт Евровидения. Мне вчера ребята сказали, что там ее оставят.

– Да что за ребята?!

– Не знаю. Просили передать. А что там, от кого, я не знаю. У тебя чего, и в Париже свои?

В Париже было много разных людей, в разное время имевших к Ольге разное отношение, но она только пожала плечами.

– У вас эфир сегодня?

Ники пожал плечами и опять почесался.

– У нас-то эфир, а там кто знает. Человек предполагает, а тут только Аллах располагает.

Толя дико на него взглянул, пошел было к двери, но остановился, подхватил мятую пачку из-под галет и покопался в ней, как будто проверял, сколько там еще осталось.

– Давай-давай!

Толя быстро ссыпал крошки в рот и выбрался в коридор. Ники закрыл за ним дверь и посмотрел на Ольгу.

Та приложила палец к губам, и они секунду молчали.

– На базар надо идти, – от двери сообщил Ники. – Есть охота. И за посылкой. Как ты думаешь, сигарет прислали?

– Да я вообще не очень понимаю, кто и что прислал.

– А колбасы?..

Ники любил колбасу с черным хлебом, и еще сыр, и крепко заваренный кофе. И чай, хорошо бы большую кружку, очень много заварки и очень много сахара.

– Придется тебе со мной ехать. Если она на твое имя, мне не дадут.

– Поеду.

У Ники был “Лендровер” – все сотрудники Би-би-си ездили на “роверах”, и именно в этом и заключалась страшная тайна, в которую были посвящены Ольга и Бахрушин, а больше никто.

Ники работал не только на Российское телевидение, но и на Би-би-си.

Он в самом деле был классным оператором, и англичане предложили ему заключить контракт перед самой войной. И он согласился, потому что это был сказочный шанс – стрингер мировых новостных компаний отличается от простого российского журналиста, как зеленый дипломатический паспорт отличается от “серпастого и молоткастого”. У него были всевозможные ксивы, и разрешенные доступы куда угодно, и бумажка с просьбой о содействии, подписанная каким-то высоким английский военным чином. Кроме того, у него еще была машина, за которую не надо платить шесть тысяч долларов, потому что ее честно выдали в корпункте Би-би-си, и спутниковый телефон, и постоянная линейка для выхода в эфир – мечта любого журналиста.