Irene - Эфффект линзы

Руки подняли всего трое. Естественно, среди них был Феськов.

— Понятно. А всем остальным предлагаю до следующей нашей встречи подумать над этим. Если что, приходите ко мне на консультацию, подумаем вместе. А тем, кто уже с целью, желательно представить то, что конкретно нужно сделать, чтобы ее достичь.

Как и обещал, я отпустил их раньше срока, хотя меня не покидало ощущение, что, если бы мы говорили и дальше, они сидели бы и сидели, пока за окнами не стемнеет.

— Кирилл Петрович, ну, вы это… только не надо бате звонить…

Я сложил руки на груди, откинувшись на спинку стула — точно так же, как Леха просидел весь классный час.

— Ну, я это… с Ольшанской… Она в курсе, чего я так говорил. Это наши дела.

— Я не сомневаюсь, Леха. Только решать вы их должны не на уроке, — я усмехнулся. — Не волнуйся, я не собираюсь никому звонить. Правда, на первый раз. Так что советую тебе немного сбавить тон, ладно?

Я вышел из кабинета последним, замыкая двери, и в тот же миг заметил, что на лавочке около класса в гордом одиночестве восседает Вика.

— До свидания.

Она кивнула, что-то прошептав одними губами, будто инстинктивно, в то время как мысли ее были за тридевять земель отсюда. Я уже намеревался идти к себе в кабинет, но вдруг остановился и повернулся к ней.

— А кем бы ты хотела стать, если бы не нужно было учиться на стоматолога?

Ее глаза удивленно вспыхнули, будто она не ожидала, что я что-то запомню из нашего разговора.

— Актрисой.

«Школа затягивает». Я очень боялся этих слов. Особенно, когда стал ощущать их правдивость.

Меня проглотила прожорливая рутина и иногда по вечерам я не чувствовал ни рук, ни ног. Мелькающие один за другим дни сливались, как ручейки в русло широкой, мутной реки. Я провел несколько классных бесед по всей школе и постепенно стал складывать в голове картинку школьного контингента, однако меня по-прежнему больше всего интересовал именно 11-А. Я бы и сам хотел там учиться. В них было что-то необычное, что-то противоречивое и вызывающее. Наверное, потому, что подбор детей там, как я понял, и правда был весьма непростым, и помимо компании игроманов во главе с Вадимом Феськовым и нескольких типичных заучек, там имелось два сильных лидера, враждующих между собой. Часто наблюдая за школьным двором со своего балкона, я видел много интересного. Конфликт Литвиненко и Ольшанской стал очевидным уже на моей первой классной беседе с 11-А, и за следующие несколько недель я внимательно следил за его развитием. В отсутствие Вики одноклассники буквально боготворили Леху — это было заметно и по их глазам, и по готовности рассмеяться самым нелепым его шуткам, и по тому, как смело они прогуливали уроки все вместе, если именно он организовывал «побег». Но стоило Вике появиться на этом фоне народного обожания, как девчонки тут же переходили на ее сторону, и одного ее взгляда хватало, чтобы парням расхотелось смеяться над очередной попыткой Лехи всласть поиздеваться. Пару раз я пытался разузнать о причинах таких непростых отношений, но ребята отказывались говорить об этом, а мне не хотелось настаивать. Обычно такие «игры» указывают на скрытую симпатию. Однако я не находил ни единого подтверждения моей догадке. Между этими двумя воздух буквально электризовался от ненависти.

Как бы то ни было, директриса Алла Ивановна, казалось, в упор не замечала моей работы — или, скорее всего, просто не хотела расхолаживать начинающего работника. Так у меня появлялось все больше и больше заданий. Всю последнюю неделю сентября я мучил детей вопросниками и различными заданиями, хотя, в принципе, они всегда были рады безвозмездно подарить мне несколько минут какого-нибудь скучного урока, а малыши из пятых классов даже приходили и просили дать им задание как раз на математике. Закончив опрос, я боялся даже взглянуть на свой рабочий стол, равно как и на подоконник, полку и пару шкафчиков, а поэтому обработать результаты я собирался попозже — в любом случае, до плановой проверки, которой меня пугала директриса, оставалась еще уйма времени.

Вдобавок ко всему, близился День учителя. В школе теперь царила предпраздничная эйфория, суета и бесконечные репетиции — наш педагог-организатор, по совместительству еще и классный руководитель одного из девятых классов Юлия Витальевна, решила сотворить нечто похожее на КВН. Так что теперь мы с ней, как самые молодые в коллективе, просиживали до шести вечера в актовом зале, репетируя с учениками сценки до тех пор, пока они наконец перестали забывать слова. Наверное, напряжение предпраздничной недели и дождливая, холодная погода в первых числах октября окончательно довели меня — сегодня я ясно почувствовал, что простудился, но решил все же не пропускать генеральную репетицию. Усевшись в глубине актового зала, я поднял воротник свитера и пытался не шевелиться. В последнее время я все чаще ловил себя на мысли о необъяснимом раздражении от своей работы. Вот и сейчас, скрестив руки на груди и откинувшись на спинку сидения, я смотрел, как мои подопечные разыгрывают сценку с нерадивым учеником и строгой учительницей, и думал, что все мои усилия, по большому счету, бессмысленны. Дети безжалостны, упрямы. И оттого, что я пригласил Вадима Феськова и его приятеля Колю Жженова играть в нашем импровизированном КВНе, их не перестанут высмеивать в классе. И если я начну уговаривать кого-то не курить, объяснять и даже запрещать, они все равно будут курить. И будут страдать от несчастной любви и одиночества. И думать о самоубийстве. Какая же все-таки дрянная эта работа…

Юля, вовсю руководившая генеральной репетицией и без моей помощи, подошла ближе и заботливо коснулась ладонью моего лба. Я вздрогнул — ее рука показалась мне невероятно холодной.

— О-о-о, друг… Тебе на больничный пора, — она села рядом и покачала головой. — Нечего нам детей заражать!

Я пожал плечами, но все же кивнул, с радостью осознав, что наконец-то действительно могу воспользоваться священным правом любого работника и спокойно полечиться дома, не рискуя при этом своим рабочим местом. Предупредив Аллу Ивановну, я ушел домой и завалился спать около восьми вечера.

… Эта ночь была одной из самых ужасных моих ночей. Жар усиливался. В какой-то момент я перестал понимать, где нахожусь. Вокруг, иногда прижимаясь ко мне, двигались шершавые горячие тени, и выносить их странный навязчивый танец становилось все труднее. Я поднялся с кровати, едва держась на ногах, и поплелся на кухню за водой. За окном сеял мелкий дождик, больше похожий на туман, и где-то за густой пеленой мерно раскачивался одинокий фонарь. Осушив быстрыми глотками стакан до дна, я поймал себя на мысли, что этот фонарь — настоящее чудо… Везде в округе уже темно, а тут, прямо около моего дома, до сих пор светится… Никто обычно не меняет разбитые лампочки… Очнувшись, тряхнул головой — о чем это я? Еще пару минут я сидел в оцепенении, измеряя температуру, и рассеяно наблюдал за мигающим желтым светом. Тело сотрясала мелкая дрожь, но мне было совершенно не холодно. Градусник показал тридцать девять и пять. Ни фига себе простудился… Мама бы точно знала, что делать, но звонить и пугать ее посреди ночи мне не хотелось. Взял мобильный, вспоминая, каким номером теперь вызывают врача, и подумал, что размышления о фонаре — это, пожалуй, самая оригинальная проблема, которая вообще когда-то занимала мой мозг.