Дороти Иден - Цена счастья

Но она вела рассказ ровным, лишенным каких-либо человеческих эмоций голосом; казалось, шок, пережитый ночью, вернул миссис Фейтфул душевное здоровье.

— Ваш отец был женат два раза. Первый брак оказался неудачным. Его жена была редкой шлюхой. — Не извинившись за непристойность, она продолжала: — Дадли — ее сын от предыдущего брака. Малышу было два года, когда ваш отец женился на этой потаскухе. Он очень любил Дадли, и неудивительно: это был совершенно очаровательный ребенок. Он обожал свою мать. Ему было семь лет, когда он узнал, что мама навещает грума, жившего в каморке над конюшней. Конечно, он был слишком мал, чтобы понять растленность этой женщины, но маленький Дадли очень страдал, когда она сбежала, бросив мужа и сына. Ваш отец был безукоризненно честным и благородным человеком. Он усыновил Дадли, и впоследствии, когда женился во второй раз, ваша доверчивая мать не сомневалась в том, что Дадли — его родной сын от первого брака. Когда появились вы, мальчики, вам никогда не говорили, что Дадли является в лучшем случае вашим сводным братом. На самом деле — он вам чужой. В своем завещании ваш отец разделил имущество так, как если бы Дадли был его родным сыном. Покойный Корт, был добрым и справедливым человеком, оставившим о себе светлую память.

Барнаби подошел к миссис Фейтфул. Его красивое, открытое лицо выражало гнев и отвращение.

— Это вы испортили Дадли. Вы привили ему ненависть к женщинам. Он был слишком мал и не мог в свои семь лет понимать, что его мать вела себя неподобающим образом. Не сомневаюсь, вы изрядно потрудились над его «воспитанием», миссис Фейтфул. Вы сделали его таким, какой он есть, маньяком и убийцей!

— Лицо старухи превратилось в маску, ее губы тянулись в прямую и узкую линию.

Вы не понимаете: я любила Дадли, стараюсь его защитить от жизненных невзгод. Мать в глубине души не любила его. Только делала вид, что любит; потом у нее появились вы с Рупертом, а у Дадли никого не было, кроме меня.

— И вы боялись, что в один прекрасный день какая-нибудь красотка уведет его от вас. Поэтому вы внушили юноше ненависть и презрение к женщинам. Вы любыми способами запугивали юных девушек, заставляя их под страхом смерти покидать Кортландс. Признайтесь: мерзкие трюки с летучими мышами и булавками — это ваших рук дело? — Барнаби был вне себя.

— Зато я умела хранить тайны, — гордо ответила старуха. — Дадли и сам едва не поверил, что мачеха — его родная мать. Разве вы не заметили, как он о ней говорил? Пение гимнов по субботам, семейные пикники… С ним все было отлично, пока не появилась эта девушка.

— Какая девушка?

— Первая, какая же еще? — Пафос миссис Фейтфул иссяк, и она продолжала отвечать неохотно, с отсутствующим видом: — В общем, Нора. После того как она убралась, я решила, что больше не потерплю ни одной девушки в доме. Разве что замужних женщин.

Барнаби тихо спросил:

— Когда здесь находилась Нора, миссис Фейтфул?

— Года два назад. Вы в ту пору сюда не приезжали, а Руперт большую часть времени проводил вне дома. Вот когда моему Дадли досталось! Но, в конце концов, эта маленькая шлюшонка уехала. Думаю, она поняла, что Дадли и не собирался на ней жениться, вот она и отправилась на поиски другой, более легкой добычи. Развратницы всегда так поступают.

— А откуда приехала Нора? — поинтересовался Барнаби.

— Ее прислали из какого-то агентства. Я думаю, она была сирота. Довольно хорошенькая. Но я объяснила ей, что Дадли не из тех, которые женятся. После выдворения Норы жизнь вошла в свою обычную колею, пока вы не наняли эту дурочку, смазливую Сильвию. Но я избавилась от нее.

— Избавились?

Старуха самодовольно усмехнулась.

— Напугать ее было еще легче, чем Луизу. Такая трусиха, что ей достаточно было подложить жабу в постель… Но что касается Луизы… — Глаза миссис Фейтфул угасли, голос задрожал, и она процедила: — Я отперла дверь и выпустила… вашу жену. Я догадалась, что она там, когда узнала… что совершил Дадли. Да, пожалуй, вы правы. Я действительно испортила мальчика. Хотела сохранить его для себя. Видите ли, я тогда потеряла собственного малыша…

Ближе к полуночи Дадли пришел в сознание и откровенно признался в двух убийствах: служанки Норы и Луизы Пиннер. Он рассказал, что Нора забеременела и грозила обратиться к властям, если он не женится на ней. До этого Дадли не собирался лишать ее жизни. Но угрозы Норы взбесили его; в порыве злобы и страха он зверски расправился с беременной женщиной. Луизой он серьезно увлекся; но из-за одной неосторожной фразы, произнесенной Дадли в их последний вечер, девушка заподозрила, что он знает тайну найденного в поле скелета. Проведав, что Луиза написала анонимное письмо в полицию о загадочном отсутствии Жозефины, он перестал доверять ей. В роковую для гувернантки ночь выманил ее из дома, убил, потом вернулся и хладнокровно упаковал маленький труп в чемодан.

Эмма, догадавшаяся о страшном смысле «прощальных» писем, представляла для него главную опасность; поэтому он съездил в Кентербери и послал ей оттуда телеграмму — якобы от Сильвии. Эмма попала в ловушку, и Дадли без особых усилий похитил ее и спрятал в каморке над заброшенной конюшней.

Однако убийца горячо отрицал свою причастность к исчезновению Сильвии; более того, он клялся, что видел ее живой и невредимой в кафедральном соборе в тот день, когда Эмма приехала в Кентербери, чтобы встретиться с ней…

* * *

Несмотря на усталость, Эмма, которую Барнаби не выпускал из своих объятий, плохо спала в эту ночь и уснула только к утру. Когда она открыла глаза, сияло солнце, а снизу доносились оглушительные крики попугая. Любимец Жозефины бушевал так, словно в доме поселилась дюжина его собратьев.

Столь ранние гаммы пернатого гостя вызвали у Эммы раздражение.

— Эта на редкость жизнерадостная птица разбудит детей. Девочки могут испугаться, не зная, кто так вопит спозаранку.

— Так пусть узнают, — нежно прошептал Барнаби. — За ними приехала их мать, и мы теперь можем отправиться в Испанию. Ты понимаешь, какое это счастье, моя дорогая? Надеюсь, месяц, напоенный солнцем и вином, в обществе преданного мужа, потакающего всем прихотям жены, восстановит ослабевшие силы после всего, что тебе пришлось пережить.

— Понимаю… — неуверенно ответила Эмма.

— Не слышу большой радости в твоем голосе. Не значит ли эта сдержанность, что ты все еще следуешь совету тетушки Деб и не доверяешь мне?

— Доверяю… — так же неуверенно ответила Эмма.

— Тогда как понять твои колебания? Я не сомневаюсь в том…