Нина Стожкова - Кража по высшему разряду

Однако Изольда не заметила внутреннего монолога племянницы и продолжала рассказ спокойным, ровным голосом.

В лагере для переселенцев они тут же поссорились с Марком. Даже не в первый день — в первый же час пребывания на чужбине. Как всегда, из-за ерунды: кто будет спать на койке у окна, а кто — у двери. В первом, фильтрационном, лагере были не кровати, а именно койки — с железными ножками, прикрученными к полу. Изольду тогда потряс интерьер комнаты: железные шкафы, железный стол, койки, тумбочки… Генетическая память подбрасывала ей сны о войне, о блокаде, о сталинских лагерях, снилась мать в форме военного врача, молодая и прозрачная от переутомления Ольга, и Изольда просыпалась после ночных кошмаров в холодном поту. Свою жизнь в мире демократических и буржуазных ценностей она представляла в Питере немного иначе. Мягко говоря. К счастью, вскоре оказалось, что в фильтрационном лагере им предстоит прожить всего две недели. Пока власти проверят законность пересечения границы новыми жителями Дойчланд, а также наличие или отсутствие у них криминального прошлого.

Изольда решила терпеть и ждать, тем более что другого выхода теперь не было. Скорее бы началось то, о чем они с Марком мечтали в бедном Питере времен перестройки! Благополучная и безмятежная бюргерская жизнь на пособие для переселенцев в чистеньком пригороде Дюссельдорфа. В маленьких уютных квартирках с евроремонтом и новой мебелью. И главное, без привычных забот и тягот питерских пенсионеров.

«Все скоро у нас будет, — мечтала она, — даже на экскурсии по Европе начнем, как европейские пенсионеры, по два раза в год кататься…»

Изольда изо всех сил старалась жить светлым и не столь отдаленным будущим, уговаривала себя, как маленькую: все будет хорошо. Однако ее, привыкшую в Питере к иному, академическому, слегка снобистскому окружению, шокировали и фальшивые звуки гармошки за окном, и нестройное пение переселенцев из Казахстана, и не слишком правильный язык родной российской глубинки. А те, другие, казахстанские, немцы были вначале совершенно счастливы. Супермаркеты! Иномарки! Хорошее пиво! Они лузгали семечки и орали песни не хуже жителей какой-нибудь рязанской деревни. На немцев они были похожи так же, как Изольда на дочь вождя африканского племени. И вскоре тоже люто затосковали по прежней, понятной, привычной, бедной, но вольготной жизни.

Изольду пугали татуировки огромных подозрительных парней, явно с криминальным прошлым, по-хозяйски расхаживавших по лагерю. Ничего себе, «спокойная Европа», «гутен таг, цирлих-манирлих!». Правда, после тщательной проверки и фильтрации иммигрантов она этих типов больше не видела.

К счастью, вскоре новым переселенцам объявили: документы в порядке, пора переезжать в другой лагерь. Там условия уже более-менее походили на цивилизованные. Изольда тут же отправилась к иммиграционному начальству и решительно объявила: они с Марком хоть и супруги, но живут раздельно. Фрау клерк доброжелательно кивнула, мол, обычное для немецких семей дело, «сепарат воннен», и сделала в бумагах какую-то отметку. Словом, просьбу Изольды об отдельном от супруга проживании удовлетворили, как ни странно, без проволочек. Вскоре каждый из них получил по маленькой квартирке в многоквартирном доме для пенсионеров в пригороде Дюссельдорфа.

Неожиданно для всех Марк вернулся. Тихо, без лишнего шума, как будто и не уезжал. Стал опять жить в своей квартире на Старо-Невском и ходить на кафедру в институт. Как будто все, что было недавно, — просто тягостный сон длиной в полгода. Вспоминать о том времени он не любил. Впрочем, друзья и не спрашивали. Было ясно: участь пенсионера-иммигранта, который всем обязан, оказалась для него неприемлемой. Новоявленный немецкий житель скучал по питерским коллегам, по тем ученым-занудам, над которыми раньше посмеивался, по бестолковым и ленивым ученикам, даже по серому питерскому дождику. Да и квартиру на Старо-Невском проспекте в центре Петербурга было не сравнить с жильем, выделенным ему милостью немецких властей: крошечная комнатка гостиничного типа в блочном доме на окраине немецкой деревушки. В общем, Марк уехал, а Изольда осталась. Одна в чужой стране. Навсегда. Несмотря на могилу Ольги, затерянную на одном из старых питерских кладбищ. На фотографию матери в форме полковника медслужбы, ненавидевшей фашистов всеми фибрами души. Невзирая на институтских подружек юности. На любимую двоюродную московскую сестру Лялю, мать Инны.

— Почему она там осталась? Ты же знаешь, Изольда всегда была кошкой, которая гуляет сама по себе, — терпеливо втолковывал Марк Инне по телефону. — И вообще… Изольда обожает одиночество и всякие странные затеи… Думаешь, почему она согласилась уехать в Германию? Даже со мной в нагрузку…

— Чтобы быть поближе к дочкам, — удивилась Инна простому вопросу.

— Это лишь верхняя часть айсберга. У нее вдруг появились какие-то странные фантазии насчет отца. Знаешь, в нашем возрасте это бывает. Будто ее папенька Шмидт не пропал без вести, а жил в Германии еще много лет после войны. Изольда в детстве случайно подслушала шепот родственников. Мол, отец попал на фронте в плен, фашисты угнали его в Германию, где заставили работать в своих лабораториях. Родня была убеждена, что он погиб. Однако Изольда не сомневалась: фашисты не решились уничтожить талантливого и известного научными трудами немца, пусть даже рожденного в России, а у него потом хватило ума не возвращаться на Родину. Слава богу, у моей жены, сделавшей неплохую научную карьеру, тоже хватило ума никогда не искать его. И все же однажды случайно — от коллеги, вернувшейся с международной научной конференции, — она услышала новость, поразившую ее. Дескать, русский ученый с немецкой фамилией Шмидт осел где-то возле Кельна. Говорили, что он умер в конце семидесятых. До Изольды дошли какие-то безумные слухи. Будто этот человек, мучимый угрызениями совести, оставил русской дочери, рожденной вне брака, неплохое наследство. Однажды моя супруга явилась в Питере к нотариусу, но тот лишь пожал плечами: незаконнорожденная дочь, разные фамилии, другая страна. Там, в Германии, нас не очень любят, впрочем, как и мы здесь приезжих.

«О боже, очередной скелет в чужом шкафу! Сколько можно выслушивать чужие тайны! — с досадой подумала тогда Инна. — Родня все грузит и грузит проблемами, будто у меня своих мало…»

А теперь, уже в Питере, стоя в прихожей, Марк продолжал намекать родственнице на какие-то жгучие семейные тайны.

«Да, старость не радость! — подумала Инна. — Пора бы родственничкам успокоиться. О душе подумать, о здоровье».