Татьяна Устинова - На одном дыхании!

– Мы его кое-как дотащили до какого-то там специального зала, где бывают только пассажиры первого класса и вообще важные люди. Там никого не было, рейс очень ранний, вообще в это время мало людей летит. Долгов оставил миллион распоряжений и кучу всяких лекарств и уехал. Он сказал, что теперь Разлогов умереть не должен и самое главное – избавиться от последствий интоксикации, и все, но что мы все равно ненормальные. – Глафира улыбнулась. – Орал страшно. Он же врач! А тут спасенный так себя ведет. Но Разлогов сказал, что не желает, чтобы тот, кто предпринял одну попытку, вторую довел до логического конца. Разлогов сказал, что ему хочется пока пожить, не нанимая специального человека, который будет пробовать его еду, кофе и водку! И мы улетели.

Она еще походила, села на диван, встала и снова начала ходить.

– Легенду мы придумали по дороге. Разлогов как будто умер, я его нашла, никого не поставила в известность, кроме, может, каких-то иркутских родственников, хотя у него там и нет никого! И гроб с телом увезла на родину. Здесь, в Москве, вряд ли кто-то станет спрашивать у меня документы, подтверждающие его смерть. Их имеет смысл спрашивать, если только в смерти есть какие-то сомнения, а Разлогов сказал, что сомнений ни у кого никаких не будет. И позвонил Косте Хорсту.

Волошин вдруг усмехнулся.

– Да-да, – сказал Глафира, – вот именно.

– Генеральному директору Первого канала, что ли? – изумился Дэн.

– Ну да. Они в одном институте учились, Костя тоже химик. Только он немножко раньше закончил. Они разговаривали довольно долго, и Разлогов его убедил. В «Новостях» должны были сказать о смерти Разлогова, и сказали. Через некоторое время должно было выясниться, что это сообщение… не подтвердилось.

– Здорово, – оценил Волошин. – Просто прекрасно. То есть предполагалось, что убить его мог каждый из нас. И я мог. И Варя. И Марина Нескорова. И… я не знаю… водитель. Или, например, твой Прохоров. Так?

– Да, Марк.

– Здорово, – повторил Волошин.

– Он пробыл в Иркутске всего два дня, позвонил мне оттуда, а потом уехал на Заворотный.

– Куда он уехал?!

– Так называется место на Байкале. Мыс Заворотный. До него на корабле идти дня два. Добраться можно только по воде, а зимой по льду, но тогда лед еще не встал. Там лесником дядя Володя, брат его отца. Отец давно погиб, он геологом был, их всех сель накрыл, а дядя жив-здоров, живет на Заворотном. Вокруг только горы и Байкал. До ближайшего жилья километров двести в одну сторону и в другую… столько же. Мобильная связь там, конечно, отсутствует. Разлогов сказал, что должен побыть один. Что подумать должен.

– И все это время он… думает на Заворотном?!

– Да, – отрезала Глафира. – А я думаю здесь. И много чего надумала.

– Подождите, – вдруг тоненьким голоском попросила Варя, – подождите, пожалуйста! То есть Разлогов жив?! Он на самом деле не умер?

– Нет. Не умер. Он на самом деле жив.

Варя обвела всех глазами.

– Но это значит, что все… хорошо, да?! Господи, как я переживала, когда он умер! То есть когда я думала, что умер! Я думала, что…

– Варя, – перебил Волошин угрожающе, – прекратите.

Но она уже всхлипывала, слезы потекли по щекам, попадали на очки, и она сняла их сердитым, решительным движением.

– Вы не понимаете, – говорила она и вытирала мокрые щеки, – вы не понимаете, Марк! Я так любила вас… обоих, и так гордилась вами, и мне так хотелось быть вам полезной, и чтобы у вас все получалось в этой вашей невозможной работе, и когда Разлогов умер, то есть он не умер… Господи, как хорошо, что он не умер!..

Глафира вытащила из коробки, стоявшей на стойке, бумажные салфетки и сунула Варе. Та прижала их все к лицу. Плечи у нее вздрагивали.

– А документы на землю куда делись? – Это Волошин спросил.

– А никуда они не девались. Разлогов забрал их с собой. Он сказал, что они вполне могут быть мотивом. Он не понимал, из-за чего его хотят убить! А тебе они зачем понадобились, Марк? Зачем ты кинулся их искать?

– Да затем, что они пропали! – злобно сказал Волошин. – В сейфе на работе их не оказалось, а они всегда там были. Тогда я решил, что Разлогов вполне мог забрать их домой, сюда. Я должен был посмотреть их до того, как начнется вся эта канитель с наследством. Я же не знал, что вы с ним… что ты никогда не была его законной женой! Я хотел показать их какому-нибудь юристу, вроде Астахова, который понимает немножко больше, чем наш Дремов! – Он помолчал и добавил ожесточенно: – Я не хотел, чтобы ты получила эти миллионы. Ей-богу, не хотел. Мне казалось, что это несправедливо. Ты его обманывала, у тебя все время был этот… Прохоров, и я был уверен, что Разлогов умер из-за тебя. А он из-за тебя остался жив, оказывается.

– Так не говорят, – машинально поправила Глафира. – Он мог умереть из-за меня. А жив он остался благодаря мне.

Дэн Столетов тихонько улыбнулся. Филфак – это правда хорошее образование!..

– То есть ты хотел, чтобы грамотный адвокат объяснил тебе, что нужно сделать, чтобы я ничего не получила, да?

– Да. Может, есть какие-то лазейки в законе!.. Ты бы осталась с носом, а там судись сколько хочешь!.. – Он вздохнул. Сердце успокаивалось понемногу, и он стал оживать, как оттаивать. – Да, в общем, дальше уже наплевать, отсудишь так отсудишь, но все равно я бы заставил тебя беситься и страдать из-за денег, которые могут от тебя уплыть. Ты же алчная, расчетливая дрянь. Ты довела Разлогова до сердечного приступа.

Глафира кивнула.

Варя все плакала. По одной вытаскивала из коробки салфетки, утирала глаза, комкала и складывала на стойку. Перед ней теперь лежала дюжина маленьких бумажных снежков.

– После того как Дашка ушла, я просто не мог…

– Не надо мне ничего объяснять, – перебила Глафира. – Я все понимаю.

Как хорошо, вдруг подумал Волошин. Как хорошо, когда ничего не надо объяснять! Когда можно сидеть перед камином, слушать собственное успокаивающееся сердце, чувствовать, как уходит страх, животный, отвратительный, неконтролируемый – вот сейчас, сию секунду все и кончится, придет смерть, и больше никогда и ничего не будет! Когда можно… отпустить всю боль и ненависть последнего времени, проводить их глазами и пожить какое-то время без боли и ненависти. Когда можно говорить даже самые трудные слова и вдруг вспоминать самое важное – Разлогов жив! – и улыбаться глупой улыбкой.

– Да и вообще я не понимал, куда они могли деться, эти документы! О них никто не знал, кроме меня и Володи, но он умер! Значит, я должен был их найти. И никак не мог.

Какое-то время все молчали, даже Варя перестала всхлипывать. Трещали в камине дрова, и ветер ломился в окна так, что дрожали подвески на люстре. Откуда он взялся, этот ветер, когда весь день был тихонький, серенький, не предвещавший никаких штормов?.. Не иначе прилетел с мыса Заворотного!..