Анна и Сергей Литвиновы - Черно-белый танец

Пусть не уйдет от возмездия хищница, безжалостно направившая руку наемного убийцы на своих собственных родителей!

На этом дикая рукопись убийцы, шофера Ильи Валентинова, заканчивалась.

– Боже, какая гадость, – простонала Настя.

Она ощущала настоящую физическую боль. Болело все тело. Ломило руки, сдавливало грудь, было тяжело дышать.

И не хотелось ни говорить, ни думать. Лечь бы, забиться под одеяло, укрыться с головой…

По ее щекам сами собой текли слезы.

– Думаешь… Думаешь, это правда? – через силу спросила она Арсения. Спросила с робкой надеждой. С надеждой, что он рассмеется, скажет, что конечно нет, и он ни во что это не верит… Что в письме написан полный бред… И вообще: никаких событий сегодняшнего дня не было. Был только тягостный сон, и они сейчас проснутся, и будут вместе, втроем: он, она и Николенька…

– Боюсь, что… – вздохнул Арсений. Он обернулся к ней от темного окна. – Боюсь, что он написал правду. Слишком уж… Слишком уж все сходится. Совпадает с тем, что ты мне сказала. Про твою мать и Эжена. И их связь.

Она вытерла слезы. Сейчас ей было совершенно все равно, как она выглядит.

– И что… – начала Настя. – Что ты собираешься с этим делать?

Она смотрела на него снизу вверх, одновременно с испугом и надеждой.

Тетрадка лежала на кухонном столе.

Арсений не ответил. Взял со стола тетрадь. Порвал ее вдоль. Смял один кусок и бросил его в мойку.

Схватил коробок спичек.

Поджог с угла вторую часть тетрадки. Подождал, пока она занялась.

Через пару мгновений она запылала, обжигая ему руки. Арсений кинул ее в мойку. Занялась вся тетрадь. Высоко взметнулось пламя.

Арсений не проронил ни слова, пока догорал дневник убийцы.

– Все, – пробормотал он. – Нет больше никакого «чистосердечного признания».

Непонятно почему, но Настя вдруг почувствовала невероятное облегчение. Будто бы тетрадка была вредным и страшным грызуном, разносчиком чумы – а Арсений уничтожил его.

– А что шофер? – со страхом спросила Настя. – Он… – Ей почему-то вдруг показалось, что с убийцей Арсений поступил, как с тетрадкой: раздавил, уничтожил, сжег его: – Он… Он жив?

– Живой он, живой…

– И ты его не… – Она хотела произнести «не убил», но язык не послушался, не выговорил это слово.

Настя поняла, что ей хотелось бы, чтобы шофер умер – но сама не понимала, чего она больше хотела: отомстить за деда с бабушкой – или того, чтобы он замолчал навеки. Чтобы никто не узнал о ее матери и о позоре их семьи.

– Нет, – твердо сказал Арсений. – Он жив. Но он сам себя покарал. Он превратился в сумасшедшую скотину. Жаль о такого руки марать.

– И ты просто ушел оттуда? – недоверчиво спросила она.

– Да. Мы с его женой затащили его в дом. А потом… Потом я развязал ему руки. Он так и не очнулся… Его жена собрала вещички. И мы вместе с ней поехали на станцию. Она решила вернуться домой. Оставила его одного. Наконец-то.

– А если он… – начала спрашивать Настя, но осеклась.

Арсений понял ее мысль, подхватил:

– Что – «если он»? Пойдет в милицию? Решит все рассказать?

Настя испуганно кивнула.

– Ему никто не поверит. Видела бы ты его!… Он полный псих. К тому же – если человек спасал себя, и прятался четыре года – он и дальше будет жалеть свою шкуру. – Сеня категорически покачал головой: – Не пойдет он ни в какую милицию.

– И ты?… – вглядываясь в бледное лицо Арсения, спросила Настя. – Ты не станешь мстить?… Никому?…

– Кому мне мстить? – криво усмехнулся Арсений. – Твоей матери? Но это же твоя мать… И бабушка моего сына. Уж я-то… Я точно никогда никому ничего не скажу. Никогда.

И тут с Настей случилась настоящая истерика.

Мрак за окнами казался ей в тот момент продолжением мрака, царящего в ее душе. И чудилось, что теперь так бесприютно-черно будет всегда. И никогда не наступит рассвет. Никогда не взойдет солнце.

Она слишком многое перенесла за сегодняшний день. Слишком о многом узнала.

Весь ее мир – пусть несовершенный, но удобный, комфортный – разлетелся на осколки. Она столько лет приспосабливалась к нему, выстраивала его под себя, пользовалась им, а теперь…

Теперь вся ее жизнь, казалось, взорвалась – и погребла ее под лавиной черных обломков. Близкие для нее люди, и формально, и по крови – Эжен, мать – оказались мерзавцами, предателями, убийцами… Это было настолько страшно и гадко, как если бы они оба, и Эжен, и мать, в одночасье превратились в мерзких, скользких, отвратительных тварей.

И еще: несмотря на то, что она выкрикивала, что не верит, не может поверить, что главной преступницей оказалась ее мать – в глубине души она понимала: именно мать могла совершить это убийство. Самое страшное из существующих преступлений – убийство собственных матери и отца.

Именно она – могла: ровная, спокойная, не знающая жалости ни к кому, кроме себя. Не сострадающая никому, кроме себя.

У матери – каким-то чутьем понимала Настя – наверное, могла бы дрогнуть рука, когда бы ей пришлось убивать родителей – самой… Вот тогда бы она, пожалуй, отступилась. Но, наверное, отступилась бы не из-за любви или жалости. Отступилась бы из-за врожденной брезгливости. Из-за страха испытать слишком сильные эмоции. Перепачкаться в крови…

А убить чужими руками… Составить заговор… Найти исполнителя… Придумать ему алиби и навести милицию на ложный след… И подставить другого человека – ненавистного зятя, Арсения… Все это мать, настоящая Мария Медичи, вполне могла исполнить…

И она – исполнила.

В этом у Насти теперь не было никаких сомнений.

Оттого, что Настя сразу поверила в вину матери – и не только потому, что неоспоримыми и безоговорочными оказались доказательства, добытые Сеней – но и оттого, что она слишком хорошо знала материн характер – на сердце у Насти стало еще тоскливей, еще горше.

И Настя расплакалась – беззвучными, злыми рыданиями. Все ее тело содрогалось.

Но рядом был Арсений. И он легонько, ласково держал ее за плечи. И шептал что-то бессвязно-утешающее, и она чувствовала теплоту его рук – и в глубине души понимала, что горе ее глубоко, но все-таки не беспросветно. Что у нее есть он, Сеня. И есть сыночек, спящий сейчас в соседней комнате, и эти два человека – рядом, и они всегда будут с ней, и не дадут ее жизни превратиться в полный мрак.

И где-то, в самой глубине души она ощущала тепло – словно там нарождалось новое солнце: еще не вставшее над горизонтом, но обещавшее рано или поздно взойти – и расцветить новыми яркими красками всю ее жизнь.

Николенька опередил швейцара – сам распахнул перед Настей дверь. И гардеробщика отогнал: лично помог маме снять пальто. «Моя кровь! – гордо подумала Настя. – Порода!»