Маргерит Дюрас - Матрос с Гибралтара

– А вот я нет, – возразил Жожо, – я хочу пива.

– Будешь пить коньяк, как и все остальные, – бросил ему Андре.

– Почему это я должен тебе подчиняться? – упорствовал Жожо. – Я уже сказал, что не хочу коньяку, хочу пива.

– Ничего не поделаешь, – не сдавался Андре, – все равно тебе придется пить коньяк, если хочешь, я даже сам за него заплачу.

– Выходит, – буркнул Жожо, – ты запрещаешь мне пить пиво, не так ли?

– Да, – подтвердил Андре, – запрещаю для твоего же блага.

– Андре, последний раз прошу, – не сдавался Жожо, – дай мне кружку пива.

– Будьте же благоразумны, Жожо, – взмолилась Анна, – вы что, хотите взорваться, да?

– От одной кружки не взорвешься, – возразил Жожо.

– Раз уж мы все решили выпить коньяку, – вмешался Анри, – то почему бы и тебе тоже не составить нам компанию? С водой, он утоляет жажду ничуть не хуже кружки пива.

– Не в этом дело, – упорствовал красавчик Жожо, – просто я хочу пива, вот и все.

– Я тебя обожаю, – признался Андре, – но пива ты все равно не получишь.

– Ладно-ладно, Андре, я тебе это припомню, – сдался Жожо.

– Хотел бы я знать, – сказал Анри, – чем тип вроде него может заниматься в этой жизни.

– Если я вам мешаю, – обиделся Жожо, – надо было так и сказать.

– Да нет, не в этом дело, – успокоил его Анри, – просто интересно, какую ты можешь делать работу.

– Что делаю, то и делаю, – ответил Жожо.

– В этом нет ничего плохого, – заметил Легран, – каждый делает, что может.

– Если вы так это понимаете, – обиделся красавчик, – тогда мне лучше уйти, откуда пришел. До свидания.

– До свидания.

И господин Жожо покинул бар.

– Откуда он появился? – полюбопытствовал я.

– Кажется, из Индокитая, – ответил Андре, – или откуда-то из тех мест Тихого океана. Вот уже десять лет, как я его знаю, он не изменился ни на один волосок.

– Так, значит, – вдруг вскочил Легран, – вы и есть Анна?

– Да, я. А вы кто?

– Никто.

– Так я и знала, – едва слышно прошептала Анна.

Бармен с Анри тактично хранили молчание.

– А они кто такие? – спросил Легран, показывая в нашу сторону.

– Они – это они, – ответила Анна.

– Не понял, – удивился Легран.

– У меня много друзей, – пояснила Анна. Легран нахмурился.

– Они тоже едут? – спросил он.

– Само собой, – ответила Анна.

– По-моему, я чего-то не усек, – признался Легран.

– Неважно, – успокоил его Эпаминондас, – если пытаться все усечь…

– …то жизни не хватит, – закончил я.

– А это далеко? – поинтересовалась Анна.

– Два дня на машине, – вконец нахмурившись, ответил Легран.

– Все-таки как тесен мир, – заметил Эпаминондас.

– А вы не можете поехать без них? – с невинным видом поинтересовался Легран.

– Каждый делает, что может, – ответила Анна. – Этого я никак не могу.

– Мы тебе не помешаем, – заверил Эпаминондас, – мы никогда никому не мешаем.

– Никогда, – подтвердил я, – кого хотите спросите.

– Да мне-то что, – пожал плечами Легран, – это я так, к слову…

Он попрощался с нами, по-прежнему хмурый, и назначил встречу завтра утром. Мы вернулись на яхту. Эпаминондас снова немного встревожился.

– Одно из двух, – изрек он, – либо это он, либо это не он.

– Ты просто устал, – сказала Анна, – тебе надо пойти отдохнуть.

– Если это он, значит, он, – не унимался Эпаминондас.

– Ты же сам знаешь, – заметил я, – это такое дело…

– Но если это не он, – невозмутимо гнул свое Эпаминондас, – зачем же им тогда понадобилось тебя туда посылать?

Эпаминондас встал рано, чтобы купить два маузера и карабин. Это на всякий случай, когда мы доберемся до Уэле, и потом, кто знает, а вдруг нам по дороге попадется какой-нибудь куду.

Встреча с Леграном была назначена в том же баре, где мы познакомились с ним накануне, в час аперитива. Эпаминондас категорически настоял, чтобы мы явились туда с маузерами и карабином за спиной. Он снова пребывал в отличнейшем расположении духа. Тем не менее, когда Легран заметил, как мы вошли, он не только не улыбнулся, а скорее наоборот, хранил нарочитую суровость.

– Это еще что такое? – поинтересовался он, еще больше помрачнев от нашей шутки.

– Маузеры и один карабин, – любезно пояснил ему Эпаминондас.

Легран оказался человеком серьезным. Он тут же потребовал, вполне, впрочем, вежливо, чтобы мы предъявили ему свои удостоверения личности, а также документы на яхту.

– Или мы занимаемся серьезными вещами, – заявил он, – или мы с вами вообще ничем не занимаемся.

Мы были целиком и полностью согласны. У него есть свои принципы, пояснил он, и опыт тоже; он дал нам понять, что ему не впервой исполнять миссии весьма деликатного свойства. Мы охотно ему поверили. Его преданность Жеже была безмерна, а осторожность приводила нас в отчаяние. Впрочем, он был не чужд известной скрытности. В продолжение всего нашего путешествия мы так и не узнали от него ничего, кроме того, что он знал Жеже вот уже два года, что он тоже приехал сюда из Абомеи и с тех пор, как они познакомились, они с Жеже все время работают вместе. На Анну он особенно не обращал внимания и ни разу ни под каким видом не проявил к ней ни малейшего интереса. В общем, относился к ней, как, впрочем, и к нам, с той неизменной сдержанностью, которой он хотел придать какой-то, я бы даже сказал, военный характер и от которой он, будто свято блюдя серьезность своей миссии, ни за что не хотел отступаться. Мы должны полностью довериться ему во всем, предупредил он нас перед отъездом. И мы доверились ему безоглядно. Он вез нас куда хотел, делая это, надо сказать, весьма искусно. Единственные осложнения, какие у нас возникали, были связаны с Эпаминондасом, однако ей довольно быстро удалось сгладить и их. У Эпаминондаса было непреодолимое отвращение к любым претензиям мессианского толка, и ему было совершенно неважно, имеют они под собой хоть какие-то основания или нет. Кроме того, Легран внушал ему смутную тревогу, во всяком случае, в первый день. Правда, уже назавтра благодаря куду он напрочь позабыл о своем недоверии. Кстати, далеко не самым последним удовольствием нашего путешествия было наблюдать, как Эпаминондас весь вечер не сводил с него взгляда, следя с неусыпной бдительностью детеныша куду. Ах, никогда не восхищались мы Эпаминондасом больше, чем в эти незабываемые дни!

Мы отправились в путь на другой день, часов в восемь утра. Анна взяла свой автомобиль. К счастью, Легран тоже взял свой, джип, и обогнал нас. Только он один знал, куда мы едем и где будем спать следующей ночью.

В тот день мы пересекали обширные, ровные и влажные пространства Верхнего Конго. Дороги были хорошие. Машины работали без перебоев. Погода в Африке на этих широтах не создавала никаких проблем. Ясное дело, стояла ужасающая жара, но, кто знает, может, потому, что мы преследовали цель, всех нас достаточно живо волновавшую, никто из нас и не думал жаловаться. Известно, что в бассейне Конго дожди льют непрерывно, только, говорят, немного по-разному, меняя свои повадки от одного равноденствия к другому. Леса казались бесконечными. Но вовсе не были однообразными, совсем напротив, всякий раз выглядели по-новому – для тех, кому была охота на них смотреть. Клаксоны наших машин отдавались эхом, точно в соборе. Как и в предыдущие дни, над нами низко нависали тучи. Они опорожнялись почти каждый час, к этому надо было привыкнуть, дожди проникали до самых глубин, до самых сокровенных глубин земли. Тонны и тонны воды. Мы останавливали машины. Шум дождя был таким сильным, что вполне мог не на шутку напугать. Она с изумлением наблюдала, как он обрушивался сверху вниз. Было странно видеть ее такой, глаза поочередно обретали то темно-зеленый цвет леса, то прозрачность дождя. Ей тоже было жарко, на лбу постоянно сверкали капельки пота, и она то и дело утирала его тыльной стороной руки – каким-то рассеянным, машинальным движением, от которого у меня всякий раз щемило сердце. Шум дождя не давал нам говорить. А потому я все глядел и глядел, как она смотрит на дождь и утирает со лба пот тыльной стороной руки. Будто во всем мире не происходило ничего, кроме этого. Правда, сердце у меня вздрагивало, словно от боли, даже когда она просто моргала – от малейшего взмаха ресниц. А один раз, когда я слишком долго не спускал с нее глаз, мне вдруг показалось, будто я увидел в ней что-то еще, совсем другое, чего не мог выразить словами и чего, возможно, никогда не должен был бы видеть, – и тогда я вскрикнул. Эпаминондас вздрогнул от неожиданности и обругал меня. Довольно быстро выяснилось, что он плохо переносит климат тропиков. Она – она тоже слегка побледнела, но не спросила, что со мной случилось. Время от времени показывалась Конго. Порой спокойная. Порой нет. Она неслась по лесу, точно полоумная, и делала такие крутые петли, что дорога не всегда поспевала за ней следом. Грохот ее порогов слышался за десяток километров и один мог перекрыть совместный рев сотни тысяч слонов. Время от времени мы останавливались, чтобы осмотреть окрестности, однако Легран не давал нам возможности воспользоваться этими остановками в полной мере. Селений по пути попадалось мало. Как правило, они оказывались совсем крошечными и затерянными в лесах. Одни только куду и слоны – зато самые большие в мире – вполне освоились и спокойно чувствовали себя в этих местах. Они умирали от старости на этой девственной земле, и она поглощала их, как поглощала самое себя в этом непрерывном возобновлении, длившемся с тех пор, как существует мир. То там, то тут на ней выделялись какие-то странные разноцветные линии. Яркие потоки, вены, пестрые реки. Порой они становились красными, как убийство. Потом серыми, потом вовсе теряли окраску до полной бесцветности. Мы с трудом дышали. Неизменные тучи заряжали воздух тяжелыми маслянистыми испарениями. Что поделаешь, это был воздух для слонов или куду, но никак не для человека. И все же никто из нас не жаловался. Нам не встретилось ни одного цветка, который напомнил бы нам хоть что-то из того, что мы уже видели прежде.