Магма - Тора Хьерлейвсдоттир

нельзя было мочить. У нас не было денег на такси до дома, и мы шли на остановку, когда к нам подошел один неформал, которого я знала из эко-кафе, где подрабатывала. Он работал медбратом в неотложке, и, слава богу, его не было среди тех, кто заходил к нам в кабинет. Неформал сказал, что только закончил смену и предложил подбросить нас до дома. Я плюхнулась на заднее сидение, как пристыженный кусок говна, пока они о чем-то говорили по пути в центр. Редко я бывала так благодарна за то, что меня кто-то подвез.

Я не выходила из дома много дней. Лежала в кровати и жалела себя. Не отвечала на телефонные звонки, не ходила в университет и попросила его позвонить мне на работу и сказать, что я заболела. Он пытался заставить меня что-то съесть, но мне ничего не хотелось. Я опасалась, что между нами теперь все кончено. Я зашла слишком далеко и боялась, что наше соглашение расторгнуто. Но он был со мной добр, лежал и обнимал меня. Говорил снова и снова, как сильно меня любит, и хотел обо мне заботиться. Он попросил не говорить родителям о попытке самоубийства, боялся, что они попытаются нас разлучить.

Он все-таки вытащил меня в гостиную, мы собирались смотреть фильм на его ноутбуке. Я видела, что одна вкладка в браузере мигает. Ее имя. Эта рыжая все еще с ним общалась. Злость вытолкнула меня из моего коматоза. «Ты все еще общаешься с этой швалью? Ты вообще нормальный?» – я развязала повязки на руках, ткнула в него и заорала: «Это все из-за тебя, урод! Я тебя ненавижу!»

Он начал оправдываться, сказал, что давно уже ей не пишет, но она продолжает пытаться выйти с ним на связь. «Я хочу быть только с тобой, попытайся успокоиться, можешь посмотреть, что она пишет…»

Мне уже было неинтересно копаться в их переписке так же, как и умерять свой праведный гнев. Я бросилась на него и стала его лупить и царапать, схватила за шею и вонзила ногти. Он просил меня перестать, пытался меня держать. Но я сражалась, как дикий зверь, кусала его и пинала. В конце концов, он оттолкнул меня, так что я повалилась на пол. Я лежала калачиком и плакала, он поднял меня, как маленького ребенка, и отнес обратно в спальню.

Я наконец ответила маме, когда она позвонила уже в сотый раз. Спросила все ли у меня в порядке. Я наврала, что болела, но уже иду на поправку. «Это хорошо, – ответила мама радостно. – Я как раз сейчас в вашем районе, я говорила, мы с папой собираемся покупать новые шторы? Не хочешь поехать со мной посмотреть?» Не дождавшись ответа, она добавила: «Я буду минут через пятнадцать, будь готова».

Я вылезла из кровати, оделась и пошла в ванную. Почистила заплесневевшие зубы, умылась, пыталась привести себя в нормальный вид. В зеркале на меня смотрел кто-то больной и потрепанный, волосы сальные и спутанные. Я была такой бледной, что мешки под глазами казались черно-фиолетовыми. Я не совсем понимала, откуда у меня под глазами мешки, ведь единственное, что я делала последние несколько дней, это спала. Я связала волосы в хвост и припудрилась.

«Что-то у тебя вид не очень, у тебя все еще температура?» – спросила мама, когда я уселась на сиденье рядом с ней.

«Да нет, мне уже потихоньку становится лучше», – ответила я и включила радио. Хоть было только около четырех часов, уже начинало темнеть. Мы ползли в пробке, и мама рассказывала о драме с подругой Гунны, моей сестры. Одна из ее подружек начала вести половую жизнь и показала Гунне и другим девочкам окровавленные трусы как доказательство.

«Им двенадцать лет, мне кажется, или это вообще не нормально? – спросила мама и продолжила. – Еще она совсем забросила пианино, нам приходится ее заставлять заниматься». Она продолжала говорить и говорить, пока мы продвигались в сторону магазина на Скейване. Я прислонилась к холодному стеклу окна и смотрела, как снег исчезал в серой слякоти под колесами машин.

Мама припарковалась у магазина Epal и собралась выходить. Мне казалось, я не могу пошевелиться. Последнее, что я хотела делать, это идти в этот снобский магазин.

«Ну что, пошли?» – поторопила мама, увидев, что я еще не отстегнулась. В горле стоял ком, я не могла говорить. Встретившись с маминым добродушным взглядом, я начала плакать. Она испугалась такой реакции, но я с усилиями все-таки смогла произнести между всхлипываниями: «Мне… не очень… хорошо».

Мама потянулась ко мне через переключатель скорости, обняла и попыталась утешить. Мне казалось, я не заслужила ее доброты, особенно после того, какой эгоисткой была. Она спокойно спросила: «Что такое, дружочек?»

Я не могла сказать, что случилось, не могла об этом говорить, потому что обещала не рассказывать; неохотно закатала рукава и показала ей перевязанные руки. Она ахнула и горько сказала: «Лилья… девочка моя…» Она крепко прижимала меня к себе, и мы обе плакали на парковке, вокруг нас шумело вечернее уличное движение.

Я не уйду от него. Я не хочу жить с мамой и папой, теперь он обо мне заботится.

Мама записала меня к психиатру. Он принимает на верхнем этаже в торговом центре Кринглан. Когда она об этом сказала, я ответила, как здорово, что в торговых центрах нынче можно и удовлетворить потребительские нужды, и полечить душу, но она не особо поняла шутки. Мы вместе поехали туда на автобусе. Пока шли по натертому кафелю обители материальных благ, мне стало страшно, что мы можем встретить эту рыжую. Может, она нас увидела и подумала, что я ничего не знаю, что я такая простофиля и идиотка и думаю, что у меня потрясающий парень.

Психиатр достал кучу бумаг, и пока я говорила, записывал что-то то тут, то там. Я сказала, что пыталась покончить с собой. Что люблю мужчину, который любит погулять на стороне, но сейчас у нас все лучше. Я отвечала на вопросы настолько честно, насколько могла. Да, я часто плачу. Нет, я не часто выхожу из дома. Нет, я не думаю этого повторять. Психиатр называл