Иван Машуков - Трудный переход

— Давай её сюда, — не поворачивая головы, сказал Степан Игнатьевич.

Девочка лет девяти, гибкая, быстрая, как белочка, скользнула у отца под рукой и подала ему газету. Затем совершенно взрослым движением поправила волосы на голове, взглянула на отца, подскочила к нему, обняла за шею и прижалась лицом к его щеке. Степан Игнатьевич провёл рукою по её волосам. Девочка убежала.

Трухин развернул газету. Подпись Сергея Широкова попалась ему сразу же на глаза. Трухин взглянул на верх страницы, откинул газету, задумался. Потом снова поднёс газету к глазам и стал читать.

Сергей Широков писал о Демьяне Лопатине.

Это был тот самый очерк, который Сергей читал в квартире Сафьянниковых в Хабаровске. Трухин вспомнил, как расспрашивал он у Сергея о Лопатине, как вместе ехали они в Иман…

Много воды утекло с тех пор.

Нет уже и Демьяна…

В этот яркий день весны думать о смерти было особенно горестно. Тогда, узнав о гибели Лопатина, Трухин сам бросился в тайгу ловить убийц. Как после стало известно, около Демьяна постоянно был тот парень, что приходил однажды к нему вместе с Лопатиным в Имане. Парень оказался в одной шайке с бандитами…

"Доверился, Демьян, доверился…" На какую-то важную для него долю времени, может быть увлекая чем-то Демьяна, что-то отвело ему глаза от опасности. И вот погиб.

Трухин выяснил всю историю отношении Демьяна и Генки, Генки и Егора Веретенникова. Сибирский мужик вчера уехал домой. "Ну что, Веретенников, прошла твоя обида?" — спрашивал его на прощанье Трухин. "Прошла", — просто ответил Веретенников. Теперь этому можно было поверить. Сибиряк гнался за бандитами после убийства Демьяна, следил, куда они пойдут.

"Обида, конечно, чувство неприятное, — говорил Веретенникову Трухин. — И обижаться человеку можно, да только помнить, что все мы в одном доме живём, в России Можно и пообижаться и даже поссориться между собой, но чтобы эта ссора нашему государству вреда не нанесла, — вот в чём вся штука…"

Теперь, вспоминая эти свои слова, Трухин думал, что он мог и не говорить их Веретенникову…

Неслышно подошла сзади и положила ему на плечи полные мягкие руки Полина Фёдоровна. Округлое лицо её было спокойно. Лишь в серых больших глазах таились лукавые смешинки, когда она взглядывала на мужа.

— Ты что здесь делаешь? — спросила она.

Трухин молча подал ей газету.

Лукавые смешинки исчезли из глаз Полины Фёдоровны.

— Да… — сказала она тихо, и скорбное выражение появилось на её лице.

Шумно вошли в ограду Сергей и Вера. На Вере было лёгкое светлое платье. Длинные руки Сергея на целую четверть вылезали из короткого и узкого пиджака. Увидев у Трухина газету, Сергей сказал с досадой:

— Не то, совсем не то, Степан Игнатьич! Ну что они старое поместили? Из архива вытащили! Вот теперь бы мне написать… Теперь бы я написал о Демьяне совсем по-другому! Да что! Тогда я только знал Демьяна, а теперь я его чувствую…

— Напишешь, если поймёшь, и в новом очерке, не скроешь от людей ещё одно чувство, которое владело Демьяном…

— Мы знаем! — воскликнули Сергей и Вера. — Любовь! — И оба смутились.

— Да, это было не только храброе, но и любящее сердце…

— И это была облагораживающая душу любовь, — сказала Полина Фёдоровна. — А то ведь любовь-то бывает всякая…

При этих словах Вера вспыхнула, вспомнив свою любовную потяготу к Генке… Много раз она говорила себе, что это было благородное чувство, она хотела поднять человека до себя, сделать нашим… И даже виноватила себя, говоря, что была недостаточно решительна и если бы сумела больше повлиять — не ушёл бы Генка с этими… в волчье братство. Но при каждом воспоминании всё же ей становилось не по себе оттого, что в её чувство к этому мордатому парню примешивалось нечто постыдное, непроизносимое вслух… Но это прошло, прошло, как наваждение, и больше не вернётся!

— Равняйтесь по нам, молодёжь! — сказал Трухин шутливо и взял жену за руку.

— А что ж, — подняла она голову, — не плохо путь идём: всегда вместе — в беде и в радости!

— И вот пришли в тихую пристань, — улыбнулся Трухин. — Смотрите, как славно тут обживаем тайгу. Вон голоса звенят над ручьём — наши голоса, наших детей… Вот цветы в клумбах… Вот дикий виноград. Вот первые саженцы яблонь. Всё наше… То ли ещё будет!. Эх, товарищи, много ли человеку нужно, в конце концов?! Какая здесь тишина, какой воздух, какой покой… И мы можем им насладиться, потому что он нами завоёван! Чего нам ещё больше? Верно, Полинка? — он взглянул на жену счастливыми глазами.

— Смотри, вон Черкасов идёт, — прервала эти излияния своего супруга Полина Фёдоровна, — да что-то торопится!

— Степан Игнатьич! — кричал директор леспромхоза ещё издали. — Новость! Магарыч с тебя! — Черкасов весь сиял улыбками, чего с ним давно не бывало.

— Что такое? — повернулся Трухин.

— Только что звонили из Имана. Тебе сегодня же ехать в Хабаровск. Срочно, экстренно! Поздравляю, поздравляю! — Черкасов начал трясти Трухину руки, а тот ничего не понимал.

— Да что такое? — повторил он.

— Из верных, абсолютно проверенных источников узнал: тебя Далькрайком рекомендует секретарём Иманского райкома! Что, не новость? — ликовал Черкасов. — На днях созывается районная партийная конференция! Поздравляю, Степан Игнатьевич! Верь слову, как мне это приятно! — Черкасов приложил руки к груди.

Он был истинно счастлив: кончались все страхи, что Трухин может занять его место. Больше того, в лице Трухина он получал сильную "руку" в райкоме. Таким образом, всё устраивалось как нельзя лучше.

— Ты что, сегодня выедешь, Степан Игнатьич? — хлопотал Черкасов. — Очень хорошо! Тогда я сейчас распоряжусь, чтобы живо подослали подводу! — С этими словами директор леспромхоза быстро вышел со двора.

Степан Игнатьевич взглянул на жену. "Ну что? Не дают нам с тобой на одном месте засиживаться!" — выражалось на его лице. А она прищурила насмешливо глаза и покачала головой. "Рано ты поздравил себя со спокойной жизнью, Степан Игнатьевич!" — как бы говорила Полина Фёдоровна всем своим видом. Трухин поднялся с лавочки. На деревья и перекопанные клумбы во дворе он уже не смотрел: надо было идти в дом и собираться в новую дорогу.

1946–1954

Кан — род лежанки в корейской фанзе.