Лейф Пандуро - Датчанин Ферн

— Я никого не узнаю… Даже Мартина Ферна…

— Я Гудрун…

Только теперь я понял: девушка с фотоснимка.

— У меня в бумажнике ваша карточка…

— Да, я знаю!

Она сидит, подобрав ноги, на кресле. Подбородком уперлась в колени. Прикрыв ноги халатом, Гудрун придерживает его концы руками.

— Почему у меня ваша карточка?

— Вы у меня ее выпросили…

Наливаю еще стакан. По-прежнему бьет озноб. Понемножку прихлебываю виски.

— Ваша жена просила меня присмотреть за домом…

— И за мной!

— Да, и за вами!

— Где она?..

— Уехала в Хиллеред…

— С нашим дорогим гостем!

Неожиданная улыбка:

— Да…

Кивок. Предлагаю сигареты. Откинувшись назад в кресло, снова наполняю стакан.

— Хотите выпить со мной?

— Нет, спасибо!

— Я потерял намять! — говорю я.

— Вы из-за этого пьете?

— Не знаю… А что… между нами что-нибудь было?

— Нет, ничего!

— Если так, почему я ношу в бумажнике вашу карточку?

Опа пожимает плечами.

— Что сказала вам госпожа Ферн? — спрашиваю я.

— Чтобы я позвонила в полицию, если…

— Если что?

— Если вы…

Меня снова начинает мутить. Иду в уборную. Рвет. Вытерев рот, чищу зубы. Жениной зубной щеткой. Возвращаюсь назад.

— Вы больны?

— Не похоже…

Вновь опускаюсь в кресло. Разглядываю на свет бутылку. В ней почти ничего не осталось.

— Расскажите про Мартина Ферна…

— Год назад вы пытались взять меня силой…

Она отворачивается к окну.

— Где это было?

— Там… на пляже… как-то вечером… я купалась…

— Ну, а потом?

— А потом вы решили утопиться…

— И что же?

— Я вас спасла!

— Как это мило с вашей стороны! И тогда вы подарили мне вашу карточку?

Она улыбается.

— Нет, карточка была у вас еще раньше! Вы сами взяли ее у меня, на пляже…

— Еще что-нибудь расскажите!

— Вы тогда были в таком отчаянии. Я вас очень жалела…

— Вы необыкновенно добры!

Звонит телефон. Она осторожно косится на меня. Затем берет трубку.

— Да, — отвечает она, — да, да… конечно!

Кладет трубку назад.

— А что, если я сейчас снова начну к вам приставать!

— Я уйду!

— А если я вас не пущу?

— Мне пора!

Встаю, подхожу к ней. Заглядываю в глаза. В них затаился страх. Она вся сжалась в комок.

— Боитесь меня?

— Да! — говорит она.

Устало опускаю руки. Поворачиваюсь. Снова иду к креслу.

Чуть позже она уходит. Спешит вверх по пригорку к соседней даче. Ее силуэт четко выделяется на фоне неба. Осушаю до дна бутылку. Иду на кухню. Возвращаюсь с бутылкой джина. Присаживаюсь на веранде. Море свинцово-серое. В сумерках пляшут седые барашки волн. Пригубляю джин. Снова подкатывает тошнота. С трудом добираюсь до уборной.

Прячу бутылку в холодильник. Снова иду на террасу. На ближнем острове мигает маяк. Слышно, как подъехал автомобиль. Встал, тихо рокочет мотор. Скрипнула дверь гаража. Снова рокот мотора. Громко лязгнула входная дверь.

Эллинор поднимается на террасу. Садится на скамейку против меня. Еще один силуэт в темном закатном небе.

— Ты пьян?

— Нет!

— Но я вижу, ты выпил!

— Старался как мог.

— Мартин, как же нам теперь быть?

— Не знаю!

— Я боюсь тебя!

— Я и сам себя боюсь…

— Кого ты боишься?

— Мартина Ферна…

— Да, но Мартин Ферн — это ты!..

— Это-то и есть самое страшное!

Она подходит ко мне, садится на скамью. Так мы и сидим рядом, не шевелясь.

Закуриваю. Предлагаю ей сигарету. Мы сидим рядом, курим. От каждой затяжки на ее лицо ложится розовый отблеск.

— Ты должен примириться с тем, что ты Мартин Ферн!..

Опускаю голову к ней на плечо. От нее пахнет духами.

— Сколько в жизни путей! — говорю я.

Она обхватывает мои плечи, привлекает меня к себе.

— И без того ты запутался…

— Ты тоже запуталась!..

— Да, но ты первый начал…

— Значит, я во всем виноват?

— Да!

— Противно быть Мартином Ферном!..

— Скоро за тобой приедут…

— Пусть, — отвечаю я.

Поднимается ветер. В дом вползает прохлада. Эллинор, вздрогнув, жмется ко мне.

Лучи автомобильных фар шарят по крыше оранжереи, упорно приближаясь к нам. Машина останавливается у гаража.

— Ну и что же дальше? — говорю я. — Что же дальше?

Из темноты выплывают две фигуры в белых халатах.

— Мы все обсудим, когда ты выздоровеешь!

— Я и сейчас совершенно здоров! — говорю я.

Поворачиваюсь и ухожу.

Они идут к дому через низину. Впереди два приземистых санитара. Позади доктор Эббесен. На улице ждет машина. Рокочет мотор.

Они взошли на пригорок — теперь они совсем уже близко. Останавливаются у крыльца.

Доктор Эббесен выступает вперед. Торжественная минута. Откинув голову, смотрит вверх. Руки сложены рупором у рта.

— Господин Ферн, это вы?

Что мне ему ответить?

Газета «Информашон» писала, что Лейф Пандуро представляет собой редкостное явление в литературной жизни Дании. Переходишь от радиоприемника к телевизору и от радиопередачи Пандуро переключаешься на его телеспектакль; в поезде, вынув из кармана газету, читаешь его статью; в кино смотришь фильм по его сценарию; в театре… Словом, «он наступает на всех фронтах».

И наступает, очевидно, успешно, если самые привередливые из ценителей искусства — критики — в 1963 году присудили свою премию именно Лейфу Пандуро. До Пандуро этой премии, учрежденной в 1958 году, удостаивались лишь маститые писатели, такие, как Карен Бликсен. На церемонии вручения премии Енс Киструп заявил, что это первый случай, когда критики вручают премию своему собрату — месяц назад лауреат впервые выступил в печати с рецензией.

В ответном слове Лейф Пандуро сказал, что постарается — конечно только на один день — забыть о своем органическом отвращении к критикам. Учитывая атмосферу церемонии, можно было простить Пандуро легкомысленное заявление, тем паче что на его счету были высказывания куда более серьезные: «Нас, молодых, хотят превратить в своего рода безвредных клоунов на манеже буржуазного цирка…». Поэтому, подчеркнул писатель в том же интервью, он признает лишь левое, антибуржуазное искусство.

Вот после такого заявления популярность Пандуро и весь круг вопросов, связанных с его творчеством, обретает право на интерес более пристальный, чем тот, на который могут претендовать литераторы, склонные лишь развлекать публику и выжимать доходы из искусства.

Биография? Несмотря на всю его популярность, Пандуро едва ли достиг той ступени творчества, когда самая жизнь художника, его слова и поступки становятся общественным событием и предметом тщательных критических изыскании. У Пандуро нет, или во всяком случае пока нет, «судьбы». У него есть путь, внешне благополучный — насколько это возможно в середине XX века для сорокапятилетнего датчанина (писатель родился в 1923 г.), пережившего мировую войну и оккупацию родной страны. Биография Пандуро — это в первую очередь биография его произведений. В них не один лишь нажитой опыт, в них опыт осознанный, что для художника и читателя гораздо важнее.

Итак, в 1955 г. появился первый сборник рассказов Пандуро «Ох, мой золотой зуб!», рассказов юмористических из жизни датской провинции. В 1958 г. выходит роман, написанный в манере Сэлинджера, знакомой советским читателям по его рассказам и повести «Над пропастью во ржи». Озаглавлен он категорически: «К черту традиции». Дальше один за другим следует романы: «Непристойные» (1960), «Совиные дни» (1962), «Датчанин Ферн» (1963), «Ошибка» (1964), «Сумасшедший» (1965), «Дорога в Ютландию» (1966), сборник телевизионных пьес «Прощай, Томас» (1968). Кстати сказать, за него Пандуро был удостоен Почетной премии датских драматургов.

На последнюю книгу «Прощай, Томас» откликнулся орган компартии Дании «Ланд ог фольк». В опубликованной на страницах газеты статье писатель оценивался как мастер диалога и естественной, будничной речи, сумевший в образе Томаса Нильсена, героя центральной пьесы сборника, создать типичный образ датчанина. Однако рецензент коммунистической «Ланд ог фольк», так же как другие критики, полагает, что, несмотря на успех в драматургии, главным жанром Пандуро остается роман. Главным же среди романов — «Датчанин Ферн» (как раз за него и была присуждена премия критиков).

В «Датчанине Ферне» писатель развивает свою основную тему, ясно наметившуюся в первом же его романе «К черту традиции». Но если там, чтобы разоблачить «традиции» и показать внутреннюю опустошенность, лицемерие внешне благополучного мира, автору понадобился семнадцатилетний бунтарь, подобный сэлинджеровскому Холдену Колфилду, то здесь решение той же задачи возложено на как бы заново родившегося человека.