Александр Хьелланн - Праздник Иванова дня

Полицейский с удовлетворением выслушал все эти важные новости и поспешил домой рассказать о них своим дочкам. Но он опоздал — слух о празднике уже успел долететь до лавки девиц Иверсен. Все они выбежали навстречу отцу и стали наперебой спрашивать его, правда ли, что в городе будет фейерверк.

Полицейский Иверсен удивился, но, будучи человеком невероятно хитрым, сразу же сообразил, что раз об этом болтают девчонки, значит слухи исходят, конечно, от Рандульфа или от кандидата Холка.

Затем он сообщил своим юным дочерям о предстоящем празднике только то, что счел необходимым; иначе говоря, ему пришлось выложить им все, что он выпытал у Левдала. На вопрос дочерей, можно ли им будет участвовать в этом празднике, Иверсен ответил уклончиво: «Там видно будет».

Но и такой ответ был уже наполовину согласием, поэтому все его веселые, круглые, как шары, дочери разом запрыгали, засмеялись и затараторили так громко, что полицейский почел за благо поскорее ретироваться.

В лавке у девиц Иверсен в это утро царило необычайное оживление. То и дело сюда забегали молодые дамы и барышни, чтобы расспросить о празднике. И как-то само собой получилось, что эта маленькая лавчонка стала центром, куда стекались все слухи о готовящемся грандиозном праздновании Ивановой ночи. Слухи эти росли с каждым часом. Дочки полицейского с таким жаром занялись обновлением своих нарядов, что их воодушевление передавалось другим, и многие дамы стали толпиться у прилавка, приглядывая себе кто ленты, кто перчатки.

Ровно в полдень в лавку девиц Иверсен ворвалась фру Кристиансен в сопровождении своей дочери и, без лишних слов, потребовала, чтобы ей тут же объяснили, что означает эта болтовня о празднике.

Старшая фрекен Иверсен с почтительной улыбкой принялась рассказывать все, что ей было известно, а ее сестры, сгорая от желания вставить хоть словечко, выглядывали из-за прилавка и из соседней комнаты в надежде, что Бина что-нибудь упустит или на чем-то запнется.

Фрекен Кристиансен, долговязая светловолосая девица с белесыми, словно выцветшими, ресницами и бледной пористой кожей, сидела рядом с матерью и напряженно слушала. Она держалась прямо, словно аршин проглотила.

Фрекен Кристиансен выросла в гостиной своей матери, где пересказывались и обсуждались все, решительно все городские сплетни, и поэтому на ее лице застыло выражение святой невинности, которое должно было скрывать от посторонних, что она слишком многое знает и понимает.

Только ее глаза так и шныряли по сторонам, все высматривая и подмечая; но стоило фрекен Кристиансен встретиться с чьим-нибудь взглядом, как она тут же спешила потупить взор, а лицо ее принимало еще более постное выражение.

Бина Иверсен, счастливая тем, что завладела разговором, продолжала свой рассказ. Когда же она сказала, что организаторами праздника являются самые благородные господа в городе, фру Кристиансен почувствовала на себе взгляд дочери и поняла, что девушка уже не в силах удержаться от вопроса: можно ли и ей принять участие в празднике? Тогда фру Кристиансен сказала:

— Конечно, Бина, для вас и для ваших подруг это будет прекрасным развлечением. Ведь праздник задуман, насколько я поняла, как настоящее народное гулянье с танцами под открытым небом.

Дочери Иверсена смущенно заулыбались.

— Конечно, благородным дамам эта забава, может быть, и не к лицу.

Но тут у фрекен Кристиансен щеки вдруг покрылись красными пятнами, и она беспокойно заерзала на своем стуле.

— Мама, но ведь там будет фейерверк! — прошептала она.

— Ты же знаешь, что он будет отлично виден из нашего сада, — ответила фру Кристиансен и встала.

В этот момент в лавку вошла фру Эллингсен в сопровождении своих двух дочерей и, увидев фру Кристиансен, простодушно воскликнула:

— Ну, конечно! Нас с вами привело сюда одно и то же. Разве удержишь молодых девушек, когда речь идет о танцах и веселье?

Но фру Кристиансен держалась очень надменно, а фрекен Кристиансен изобразила на своем лице кислую гримасу. Они молча направились к двери, и лишь на пороге фру Кристиансен сухо произнесла:

— Навряд ли, фру Эллингсен, кто-либо из людей нашего круга примет участие в этом гулянье. — И супруга директора банка с уничтожающей улыбкой вышла из лавки.

Фру Эллингсен осталась стоять в полной растерянности, не зная, что и предпринять. Девицы Иверсен были просто в отчаянии оттого, что две их лучшие клиентки поссорились, да к тому же еще у них в лавке. А обе фрекен Эллингсен набросились на мать с упреками, твердя наперебой, что она преглупо себя вела.

У милейшей фру Эллингсен пропала всякая охота что-либо покупать, она тут же отправилась домой и всю дорогу молча шла между своими дочерьми, которые ни на минуту не переставали ее пилить.

Только дома, в столовой, где из угла в угол нетерпеливо расхаживал муж — суп уже стоял на столе, — только здесь фру Эллингсен разразилась, наконец, жалобами и упреками; она чуть не плакала, рассказывая об оскорблении, которое ей нанесли.

Собственно говоря, здесь нечего было и рассказывать. Но когда фру Эллингсен вспоминала, как хорошо она знала фру Кристиансен — слишком хорошо! — как они дружили в школьные годы, — в ту пору еще никому и в голову не могло прийти, что эта девушка так высоко заберется, став женой директора банка, — и как ей, фру Эллингсен, пришлось сегодня проглотить оскорбление, которое нанесла ей эта фру Кристиансен на людях, посреди лавки, — когда фру Эллингсен стала перебирать все это в памяти и рассказывать об этом своему мужу и дочкам, господин Эллингсен решил сесть за стол и сам налил себе супу, так как ее сетованиям не видно было конца.

И хотя фру Эллингсен так и осталась сидеть на стуле возле буфета, теребя развязанные ленточки своей шляпы, толстый Ивар Эллингсен продолжал молча есть. Несколько минут прошло в молчании, затем он совершенно спокойно, почти шутливо сказал:

— Не такая уж это нелепая мысль — устроить праздник. Вот что: насколько я разбираюсь в обстановке, сейчас в городе очень подходящее настроение для небольшой встряски — уж больно тоскливо у нас здесь.

— Но ведь если никто из людей высшего круга не будет участвовать в празднике, не можем же мы…

— Да, у нас принято считать, что без участия директора банка Кристиансена в городе не может осуществиться ни одно начинание. Но мне хотелось бы выяснить, способны ли Эллингсен и Ларсен сами что-нибудь устроить, ну, хотя бы праздник в Иванову ночь.

Тучный, широкоплечий Ивар Эллингсен резко отодвинул тарелку и, положив волосатые руки на скатерть, важно посмотрел по сторонам. Обе дочери тут же его поддержали, но жена все еще сидела в нерешительности на стуле возле буфета.

«Эллингсен и Ларсен» — большой магазин колониальных товаров — был единственным из новых предприятий, которое действительно процветало. Но поскольку оба компаньона поднялись из самых низов, они очень медленно завоевывали влияние в обществе, и их деньги не приносили им пока никакого признания.

От этого в широченной груди Ивара Эллингсена давно уже накипало возмущение. Он прекрасно знал, что и у многих других коммерсантов день ото дня росла молчаливая ненависть к директору банка, который во все совал свой большой мясистый нос и крепко держал в своих руках город.

Правда, повод для конфликта был незначителен, но маленьким людям лучше начинать с малого. Вот почему Эллингсен заявил, что можно прекрасно обойтись без этого Кристиансена. И он, Эллингсен, берется это доказать!

Тем временем фру Эллингсен успела настолько успокоиться, что сняла свою шляпу и подсела к столу. Но когда муж предложил ей тотчас же после обеда опять пойти в лавку фрекен Иверсен и заказать там праздничные наряды для дочерей, она решительно возразила:

— Никогда в жизни нога моя не переступит порога этой лавчонки.

— Но, дорогая, ведь именно туда ежедневно заходит фру Кристиансен, чтобы узнать последние новости. Она должна увидеть, что мы по ней не равняемся: закажи в лавке все самое дорогое и как можно больше говори о празднике.

Обе дочери полностью одобрили этот план, и даже сама фру Эллингсен вновь обрела некоторую уверенность. И по мере того как обед приближался к концу, эта уверенность все росла. А после обеда фру Эллингсен направилась со своими дочерьми в лавку сестер Иверсен.

Ларсен, компаньон Эллингсена, был холостяком и увлекался, если не считать торговли, только парусным спортом. Зато Эллингсен, как человек семейный, был не чужд честолюбия. Он вырос в этом городе и знал его как свои пять пальцев. Поэтому он прекрасно понимал, что в такие тяжелые времена успех дела решают не только хорошие товары и доступные цены. Обидится из-за пустяка какая-нибудь служанка или привлечет ее что-нибудь в другой лавке, и вот уже весь поток покупательниц устремляется по новому адресу. Сколько раз ему приходилось наблюдать, как весь город вдруг ни с того ни с сего кидается на какой-нибудь один сорт кофе, пренебрегая всеми остальными.