Василий Ардамацкий - Последний год

Прямо на рапорте внизу сделана приписка:

«Адрес на Звенигородской установлен ранее, там проживает машинный механик с электростанции Горяев Н. Связан с группой Чиликина — распространение прокламаций. Подвергался задержанию. Внешне схож с ныне прослеженным. Михайловский нечто новое. Произвести установку. Подпись: ротмистр Куцевалов».

Явно начальственная резолюция вверху слева:

«Присоединить к документации об использовании для сходок новогодней ночи как прикрытия». Подпись неразборчивая.

Так встречала Новый год охранка. В работе. В неусыпном бдении у ворот царского двора.

 Последние дни перед новым, шестнадцатым годом у Николая все приятное окончилось там, на Западном фронте, оно словно растаяло вместе с последними звуками военных оркестров.

С фронта он направился в Царское Село, ему захотелось скорей, скорей в милое лоно семьи, единственное место, где он может быть самим собой, где его любят верно и бескорыстно.

Огорчения начались еще в пути… Тяжкий разговор со Спиридовичем. Откладывать его было нельзя — он вообразил себя оракулом в политике, и его следовало поставить на место. А сделать это Николаю было нелегко. Он особо расположен к генералу Спи-ридовичу, вот уже десять лет возглавляющему его личную охрану. Он знает, это вызывает ревность дворцового коменданта генерала Воейкова, и всячески старается их примирить. Воейкова он тоже любит и пренепременно зовет за стол, когда хочет выпить в узком кругу, и знает шутку придворных, будто Воейков нашел счастливую судьбу на дне рюмки. Воейков возле него три года, но знает он его издавна по тем временам, когда генерал командовал полком лейб-гвардии его величества — молодость царя была тесно связана с этим полком. И ему приятно было с простодушным Воейковым за рюмкой водки вспоминать веселые истории из полковой жизни.

Со Спиридовичем его связывает нечто иное… Особое доверие и любовь к нему возникли сразу, с первой встречи, и окончательно утвердились в 1912 году в Киеве, в те страшные для царя минуты, когда в зале театра раздались выстрелы и сидевший недалеко от него премьер-министр России Столыпин упал, сраженный пулями террориста. Услышав выстрелы, царь зажмурился, а когда глаза открыл, уже не видел ничего, кроме плотной, затянутой в китель спины Спиридовича, которая закрывала его от всего страшного мира. В следующее мгновение Спиридович провел его в закулисную комнату, а затем отвез в резиденцию. Самообладание Спиридовича восхитило царя. «Он был абсолютно спокоен, стоял передо мной как гранитная скала», — рассказывал потом царь, не зная, что это его свидетельство поставят Спиридовичу в вину. Комиссия, расследовавшая убийство Столыпина, выдвинула обвинение в преступной халатности нескольким деятелям охранки, и в том числе Спиридовичу. Все они были уволены со своих постов. Кроме Спиридовича, в отношении которого царь распорядился вообще прекратить всякое следствие…

Однажды царь спросил у него:

— Но как все-таки вы сумели тогда сохранить полное спокойствие?

— Ваше величество, я знал одно: пока я жив, вы в безопасности, о чем же мне было волноваться, раз я был жив?

Царь запомнил и этот ответ. Когда он давал распоряжение министру внутренних дел закрыть дело в отношении Спиридовича, сказал:

— Всяк понимает, что он по службе своей отвечал только за мою жизнь. Я был цел и невредим, и это давало ему полное право быть спокойным…

Да, многое, очень многое за последние десять лет связано у Николая со Спиридовичем, он не раз мог убедиться, что генерал в отличие от многих его приближенных, в том числе и генерала Воейкова, хорошо разбирается в событиях, имеет о них свое твердое мнение, и царь не раз к нему прислушивался.

Ему нелегко было провести этот неприятный разговор в поезде. Но промолчать он не мог. Генерал точно помешался на социал-демократии и ее революции. Он ему прямо так и сказал, что эта социал-демократия его загипнотизировала и ослепила… Царь вспомнил, какое при этом растерянное лицо было у генерала, сердце кольнула жалость, но нет, нет, все это сказать ему было необходимо. Он просто не понимает, что в России, со всей спецификой ее государственного устройства, попросту не может быть никакой партии, которая могла бы стать во главе разношерстного населения России и тем более поднять его на свержение освященного богом монархического строя.

Но царь видел, что Спиридович с ним не согласился… И не прав ли генерал Воейков, который твердил ему, что Спиридович из тех, кто считает, что на Руси умные люди с него начинаются и на нем кончаются?

Николай неприятно задумался. Может, именно в этот момент и возникла трещина в его доверии генералу, которая, становясь все больше, привела к тому, что спустя несколько месяцев Спиридович был отправлен в Ялту градоначальником.

Царица встретила его в своей гостиной, как всегда, со слезами восторга. Целовала исступленно его лицо и руки, влюбленно заглядывала ему в глаза, гладила волосы… Они поднялись на антресоли гостиной и сели, держась за руки, на широкий диван из красной кожи, и Николаю сразу стало удивительно спокойно, тепло, даже война отодвинулась куда-то далеко-далеко. Сквозь решетку перил он смотрел на стоявшую внизу беломраморную фигуру женщины, религиозно склонившей голову, и наслаждался молитвенной тишиной, близостью жены…

— Ники, на фронте опять плохо. Ты уже знаешь? — сказала вдруг Александра Федоровна.

Он стукнул кулаком по колену:

— Боже, когда же это кончится?

Вот и здесь война надвинулась на него, страшная своей неуправляемостью, бесконечными бедами.

— Ники, не надо так. Бог с нами, — напряженно прошептала царица и положила свою холодную белую руку на его сжатый кулак. — Все плохое пройдет, Ники, и бог воздаст нам и нашей бедной России за все, что мы претерпели вместе с нашим верным народом.

Лучше бы она этого не говорила…

Боже, какое несчастливое царствование досталось ему! Ведь было же предсказание святого отшельника Серафима о судьбе романовского рода: в начале его царствования будут несчастья и беды народные, будет война неудачная, а после нее — смута. Но затем настанет светлая эра, и жизнь его будет долговременной и счастливой… И все было точно как в пророчестве. Не успел он надеть корону, в Москве в дни коронации случилась трагическая ходынская катастрофа. Потом была гнусная война с япошками, а после нее смута. Потом еще одно страшное несчастье — родился неизлечимо больной сын, наследник… Хватит же! Хватит! Где же она, светлая эра? Где счастье?

Наконец, эта война… Ему льстило, что Россия наравне с Великой Британией и Францией принимает участие в новом переделе мира. Наконец, его самолюбие тешила мысль, что он насолит императору Вильгельму, чье надменное отношение к себе он больно и обидно чувствовал… Но кто думал, что война будет такой долгой? Король Георг уверял, что могущественный британский флот задушит Германию морской блокадой. Пуанкаре говорил, что Франция прекрасно подготовлена к победоносной войне и что Германия будет быстро раздавлена в русско-французских тисках… Где это быстро? Где смертоносная морская блокада? Война идет второй год, и Николай все чаще с раздражением думает о том, что всерьез эту войну ведет один он и его Россия.

И главное, нет этой войне конца. И нет сил ее понять. Ну почему столько неудач? Почему радость удач непрочна, развеивается как дым? Такие великолепные солдаты, а беда за бедой… Неужели бог оставил нас и не слышит наши молитвы?

— Ники, о чем ты думаешь? — Голос жены неясно донесся до него, и он растерянно оглянулся по сторонам. — Бедный ты мой, замучили тебя. Забудь обо всем…

— Это ужасно, — перебил он ее. — Я иногда, когда стою перед иконой, готов закричать: «За что? За что?!»

— Боже, Ники, что ты только говоришь… — шептала Александра Федоровна, прижав руки к груди и смотря на него голубыми, льдисто блестевшими глазами. — Наш Друг говорит: «Бог дал свою судьбу каждому, и бог всегда справедлив…» Роптать, Ники, грешно, роптать грешно… грешно… — повторяла она трагическим шепотом.

В Ставке война, а здесь вся Россия лезла к нему, ворочалась, как горячечный больной, толкая его то одним боком, то другим. Не было дня без неприятностей, без бед всяких. Нет, не нашел он покоя в Царском Селе. То вдруг выяснилось, что у военной промышленности иссякает запас меди, и не понять, кто в этом виноват и что надо делать. А для закупки меди за границей нет золота — оно ушло на закупку оружия туда же, за границу. А где, кстати, это оружие? А то вот министр внутренних дел подсунул записку начальника охранки Глобачева. И снопа про социал-демократию, что надо ее ликвидировать под корень, иначе беда. Помешались они, что ли, на этой социал-демократии? Фабричных смутьянов надо пороть, и вся недолга — сразу успокоятся. А надо-то решать с Думой — вот где смута, окончательно там обнаглели, подрывают всякое доверие к власти. А закрыть ее, говорят, опасно. Почему опасно? Мало того, вроде знающие и верные люди советовали почтить Думу своим присутствием на заседании. Черт их разберет… Министры еще, как на подбор, безрукие, лезут к нему со всякой чепухой, сами ничего не хотят решать и делать. Да еще и подвести могут за милую голову. Один Сазонов чего стоит. Жена права — его надо убирать, как убрал он других, позволивших себе протестовать против того, что он принял на себя управление войной… Газеты распустились до невозможности — пишут что попало, а цензоры хлопают ушами.