Валерий Шемякин - Чердаклы

Фридрих стоит с закрытыми глазами и, похоже, спит.

Вице-президент говорит о непростой ситуации в стране, о том, что из любого непростого положения есть выход. Он помахивает стетоскопом и произносит: будем лечить! При этом даже не улыбается – тема слишком серьезная. И тут же предлагает перейти к вопросам. После вопросов о планах, вкусах и первоочередных задачах кто-то спрашивает, читал ли Некрозов книгу Валерия Шемякина «Чердаклы» и как бы ее мог прокомментировать. Слишком много трэша, бессвязных фантазий, отвечает вице-президент, много мутных аллюзий. Что касается реальных персон, выведенных в книге, осмелюсь уверить вас, в жизни они не столь карикатурны. Да и ситуация надуманная. Что произошло с Бабарыкиным, спрашивает кто-то, куда он девался? Кто такой Бабарыкин, чуть раздраженно отвечает Некрозов, я не знаю никакого Бабарыкина. Судя по всему, некудышный операционист. Таким место среди удаленных. Впрочем, повторю, никакого Бабарыкина не существует…

Ага, ага, не существует, раздается из кармана Зиновия Давыдова голос его беспокойной дурочки, очень даже существует, активно существует со своей ненаглядной Дашей в коттедже на высоком берегу – настрогали уже роту чебурашек и не думают останавливаться…

Затем вице-президент говорит привычные вещи. Он говорит о бережном отношении к каждому члену общества. Современная наука, с пафосом произносит он, позволяет оказывать своевременную помощь всем нуждающимся. Не вижу ничего дурного в электронных паспортах, говорит он, как их ни называй – чипы, карточки, нано-капсулы, вакцины – не надо устраивать вокруг этого информационные пляски, ведь для любого политика, как и для врача, незыблемым должен быть принцип: не навреди!..

Он говорит что-то о внутренней деколонизации, любви к отечественным осинам и мордовским лагерям, о торжестве свободного духа, о Булгаро-Уйгурском джамаате и спасении гималайского медведя… Он говорит и смотрит в сторону, поднимает глаза куда-то вверх, будто пытается через стены разглядеть отсюда кремлевский чердак. Он видит что-то, невидимое для других. Железную бочку, эмалированный таз, черпак…

Но вот доктор Некрозов исчезает. На экранах появляется кабинет президента Эрэф: все, как в старые добрые времена, – кругом сплошная плазма, мебель с вензелями и позолотой, на полке одноглазый филин… Тимур Мосолапов в инвалидной коляске подкатывает к президентскому столу, устраивается поудобнее, принимает горделивую позу, складывает сцепленные пальцами руки на животе. На нем темно-синий френч с металлическим отливом, на ногах – широченные шузы, скроенные из множества разноцветных лоскутков. Он делает вид, что не замечает камер. Он весь в раздумьях о Родине. Великий отец нации.

Я вот не пойму, вновь раздается голос дурочки, разве никто не замечает сюжетной незавершенности? Почему не прозвучали вопросы о грядущей алмазной революции? Где монсеньор Гучков? Где специальный агент Люся Апперкот? Где папаша Лапшин? – почему о них ни слова? Они что, растворились? Улетели? Бороздят просторы вселенной на картонных тарелках?..

Ой, заткнись, не выдерживает Давыдов, ты меня доконаешь – выброшу на помойку.

Дурочка затихает. Давыдов продолжает глядеть на большой экран. Тимур на экране застывает в глубокой задумчивости. Сидит долго, величественно, не меняя позы, слегка выпятив нижнюю губу и прищурившись. И вдруг вздрагивает и широко распахивает глаза. Пред ним двое детей – мальчик и девочка, очень странного вида. Оба лет восьми, оба в белых халатах. Мальчик с голым черепом, покрытым бородавками, на подбородке какая-то жидкая поросль. У девочки совершенно ангельский вид, она чем-то напоминает кошечку – полуперса Сашу, которую Тимур сжег вместе с обоссанными ею башмаками, – золотисто-рыженькая, мягкая, мурлыкающая, но готовая в любой момент выпустить коготки. Тимур снова закрывает глаза, глубоко вдыхает и выдыхает… Дежурный ортопед, слышит он неестественно писклявый голос, вызывали?

Президент Мосолапов снова открывает глаза, ерзает в коляске, затем открывает рот, собираясь закричать. Но не делает этого, не кричит, это невозможно – не так поймут, нельзя начинать с крика, он не должен показывать свой страх или нервозность, за ним наблюдают миллионы…

Дети в белых халатах подходят к Мосолапову, трогают его за коленку, он сжимается весь в своем кресле на колесах. Тимуру кажется, что за спиной стоит еще кто-то, но посмотреть не решается. Мальчик ставит на стол свой саквояж, девочка складывает рядом с коляской толстые папки одну на другую, маленький доктор становится на эту стопку и наклоняется к толстяку-президенту, открывает саквояж и велит девочке: приступайте! Девочка вынимает из саквояжа стетоскоп, скальпель, пачку горчичников, большой шприц с огромной иглой. Откройте рот, батенька, говорит мальчик, и высуньте посильнее язык. Тимур покорно открывает рот, высовывает язык и чувствует, как этот человечек давит на язык чем-то холодным, может быть, скальпелем. Погодите, погодите, у вас пузырь и боты. Снимайте боты! Да пошевеливайтесь, батенька, что вы как вареный!

Вставайте, дяденька, говорит девочка своим писклявым кукольным голоском, извините, но придется вам снять штанишки и оголить ягодички…

Неужели их кто-то еще видит, думает Давыдов. Нет, это исключено, никто сейчас не видит ни мальчика, ни девочку; это у меня с прежних времен осталась такая способность – видеть больше, чем есть на самом деле. Он беспокойно оборачивается и ищет глазами, у кого бы спросить, видят ли кто-нибудь маленьких лекарей. Перед ним стоит мальчик-ушастик. А, это ты, говорит Давыдов, скажи, ты видишь… э-э-э… Не волнуйся, говорит мальчик, какое это имеет значение – видит кто-нибудь или нет. Главное – что это есть…

Тимур Мосолапов, только что избранный президент все еще великой державы, встает с инвалидной коляски, встает легко, не морщась, на лице его застыла маска покорности и легкого недоумения. Сбрасывает с ног шузы, снимает френч, закатывает рукава рубашки, потом расстегивает ремень, опускает брюки, стягивает зеленые трусы, покрытые узором из золотых жуков, и, придерживая их руками, открячивает толстый зад. Этот зад, эта невыносимо огромная задница заполняет собой весь экран. Она заполняет собою все экраны страны – и миниатюрные, и самые гигантские. От Москвы до самых до окраин. Она, эта грандиозная президентская задница, заполняет собой экраны всего мира.

Не стоило бы тебе смотреть на это, говорит Зиновий, обращаясь к мальчику, зрелище не из самых приятных. Тебе тоже, отвечает тот.

Разве это задница, доносится из кармана Давыдова негромкое ворчание, вот у Моны Лизы была задница так задница…

Совсем неуправляемая стала, сердито говорит Зиновий, выброшу к черту. Не надо, говорит Ушастик, отдай мне.

Экраны гаснут. Зиновий как-то нервно передергивает плечами и идет дальше. Рядом с ним шагает мальчик. Он рассматривает только что обретенную дурочку, находит нужную кнопку и отключает звук. Это было так просто. Зиновий об этом даже не догадывался…

Они идут какое-то время молча. И тут Давыдов по своему обыкновению начинает вспоминать детство, деревню, деда, гору из опилок и Маньку-затетеху… Так никогда по-настоящему я и не путешествовал, вздыхает Зиновий. Да не очень-то и хотелось, говорит он, мне достаточно было географических атласов, настоящих горных вершин я никогда не видел и горных баранов не встречал…

Так надо поехать в деревню, говорит Ушастик, Маньку проведать.

Да? – Давыдов смотрит на него с изумлением. – В самом деле… надо поехать… Поедешь со мной?

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … 2014 г.