Андрей Матвеев - Частное лицо

(Будто год не виделись, а может, что и больше. Может, что. Что может. Александр Борисович достаточно утомлен московской жизнью, под глазами круги, лицо не очень здорового цвета. — Ты что такой? — спрашивает после обоюдного рукопожатия. — Дел много, — загадочно отвечает Александр Борисович, трогая машину с места и выезжая на Каширское шоссе, — приедем домой, расскажу.

Что же, в этом он не сомневается, — расскажет. Если они нужны ему, то и он нужен им. Взаимные поверенные, души и сердца раскрываются навстречу друг другу. Случайные конфиденты на большой дороге жизни. Сказать банальнее будет затруднительно, но в банальности есть своя правда. Ал. Бор. лихачит так же, как в Крыму, но здесь это выглядит естественно. Спрашивать ни о чем не хочется, сидит на заднем сиденье, посматривая то в одно, то в другое окно. — Дела сделал? — спрашивает Саша. — Лаледс алед, — отвечает он, думая, что, может, надо было купить не розы, а пионы. Или астры. Или герберы. Или… До орхидей он не успевает добраться, так как машина въезжает во двор длинного и скучного, обыденно многоэтажного и серо–непритязательного дома.)

— Подымайся, — говорит ему Саша, — заходи в этот подъезд, садись в лифт и трогай до шестого этажа. Думаю, что тебя уже ждут. — А ты куда? — спрашивает он.

— Машину поставлю, — мрачно изрекает Ал. Бор. и опять трогает с места.

Он делает все согласно инструкции. Устной, по исполнении забыть. Его действительно ждут на плащадке. Марина стоит у открытой в квартиру двери, причесанная, наманикюренная, но в чистом и цветастом, видимо, гостевом фартуке. Из дверей соблазнительно пахнет какой–то изысканной гастрономией, но не будем повторять описание обеда в ресторане «Кара–голь», тем более что утка с яблоками — это вам не олень, тушенный в двадцати восьми травах по–восточному.

— Проходи, — говорит Марина, подставляя ему щеку для поцелуя. Странная аура все продолжает свое действие на его подкорку, ему хочется прямо тут, на площадке, подпрыгнуть, взмахнуть в воздухе ногами и преподнести букет в свободном падении на выложенный битым кафелем пол.

Он проходит за Мариной в квартиру и видит, что та почти пуста. Раскладушка, табуретки, дерьмовенький столик, и все это в трех просторных комнатах. Розы ставятся в бутылку из–под молока и водружаются на подоконник.

— Распродали все, — извиняясь, говорит Марина. — Саша с ног сбился, но почти все сумел распродать, а остальное запаковано и сдано в камеру хранения. — Хорошо, когда умеют читать твои мысли, пусть даже не во всем.

— Тарелки хоть есть? — ерническим тоном спрашивает он. — Есть, — отвечает Марина, — и даже чашки с блюдцами найдутся. Откуда–то из недр коридора вылетает Машка и виснет у него на шее. (Идиллия. Сентябрьская пастораль. «Буколики» и печальная свирель Лонга. Тип–топ, прямо в лоб, плохо, когда человек не чувствует надвигающейся опасности. — Все пытаешься возродиться к жизни? — спрашивает палач, ставший за эти годы самым, пожалуй, верным другом. — Не спеши, загляни–ка лучше под кровать. — Он послушно исполняет просьбу и видит мерзкое мурло лягухи, принимающей прямо на его глазах форму вороненого металлического предмета. Мурло превращается в черную дыру, направленную ему в лоб. «Самое главное, — думает он, — это вовремя отличить ложный след от настоящего», Марина снимает фартук и смотрит на него, стоя у окна. Смотрит внимательно и изучающе, как бы что–то взвешивая на невидимых весах. Афродита стала Фемидой. Радость сменяется недоумением, не хватало еще, чтобы и здесь почувствовал себя чужим. Хотя избежать этого сложно: одно дело — Крым, другое — Москва, вещи распроданы, билеты на самолет в кармане. Но не надо упрощать, ничего не надо упрощать, просто откуда он взял, что она ему симпатизирует? Как личности, как, в конце концов, мужчине? Опять придумал себе то, чего нет и никогда не существовало. Маринка–малинка, хитроглазая женщина с частью греческой крови. — Ты чего молчишь? — спрашивает она.)

Часовой прочерк, и вот они уже сидят за столом. Кухонный стол, превращенный в обеденный. Машка их покинула, Машка пошла к подруге, пообещав быть ближе к вечеру. Подруга в этом же дворе, так что можно не волноваться. Они едят утку, а Саша с Мариной еще пьют принесенное им шампанское ценою в двенадцать рублей бутылка, купленное в магазине «Российские вина», что находится на улице имени великого пролетарского писателя Максима Горького. Буревестника революции Алексея Пешкова (подстрочное примечание: страдал туберкулезом и любил жить на острове Капри).

Александр Борисович молчалив, чего прежде за ним не замечалось. Видимо, распродажа вещей довела его до нервного истощения. Распродажа вещей, увольнение с работы, оформление документов. Осталось сдать паспорта, и тогда все — бесправные граждане неправедной страны. Отсюда и вся напряженка, думает он, опуская кавычки и дефисы. Обед протекает в траурной и мрачной обстановке, и непонятно уже, ради чего он затеян. Хотя надо отдать должное Марине: хозяйка она превосходная, утка так и тает во рту. У–м–м-м, как сказала бы Томчик, подмигивая ему своими бесстыдными глазами. А еще лучше, бесстыжими. У–м–м-м, как сказала бы Томчик, подмигивая ему своими бесстыжими глазами. Отложим стило в сторону и не станем вносить правку. Стило, сторону, станем, три свистящих, огрызающихся «с».

(Он не думает, стоило ли ему сегодня приходить сюда. Раз пришел, так чего об этом думать. А вот ауру жалко, два дня провел как в лихорадке, такого с ним не было уже много лет. Всегда готовься к худшему, может, и произойдет что–то хорошее, девиз, начертанный наискось его геральдического знака. Этим обедом они отдают ему прощальную дань. Гостеприимство, не знающее пределов. В Брисбене они бы принимали его не так, в Бостоне тоже, хотя не надо злиться, злость сродни гордыне, а гордыня есть самый тяжкий грех. По возвращении первым делом пойдет в церковь, не был с мая, с Пасхи, когда перед праздником причащался и исповедовался в последний раз. Марина раскладывает по тарелкам остатки утки и остатки яблок, добирает со сковороды последнюю кучку жареного, похрустывающего на зубах картофеля. Нечего обижаться, у них свои заботы. Имело смысл приехать непосредственно перед рейсом. Москва — Нью — Йорк, аэропорт Шереметьево‑2 — аэропорт имени Кеннеди. (Но через Рим, исключительно через Рим!) А может, у них тоже есть своя игла, спица, заноза, только он про это ничего не знает. Раз–два–три-четыре–пять, Александр Борисович собрался уезжать. С ним жена его Маринка по прозванию «Малинка». Естественно, Марина не знает, что он называет ее про себя именно так. Было бы интересно, если бы он узнал сейчас, что она думает. О себе, о Саше, о нем, об их жизни. Простое, короткое и точное заглавие для психопатологического исследования: Их жизни. Тип–топ, прямо в лоб. К вам приходит истукан, берегите свой карман. Сейчас он уже не поедет их провожать, потому что понимает, что это абсолютно незачем. След оказался ложным, хорошо, что гончая сошла с него вовремя. Будет продолжать жить и дальше с кровоточащей раной в сердце и даже не станет пытаться вытащить из груди огненное жало. Последние кусочки птицы исчезли с тарелок, надо вымыть руки и дождаться чаю, потом можно встать, сказать «спасибо» и пойти. Добраться до приятеля и вновь вольготно расположиться в его кресле.)

— Погуляем? — предложила после чая Марина, — у нас тут неподалеку хороший лесопарк, можно побродить.

— Заодно и меня проводите, — благодарным тоном хорошо отобедавшего гостя.

— Без меня, — произносит Саша, — мне тут надо в одно место прошвырнуться, ты уж прости.

Он простил Сашу и даже крепко обнялся с ним напоследок. Прощай, Александр Борисович, может, еще встретимся. В Бостоне, Брисбене и прочих «Б» — топонимах. Бирмингеме, к примеру. А еще в Барселоне, Бордо, Бахавалпуре, Болонье, Буэнос — Айресе. Лучше всего в Буэнос — Айресе, потому что вот этого уж точно никогда не будет.

— Ты не очень спешишь? — спрашивает Марина, закрывая за мужем дверь.

— Нет, — с оптимистическими нотками в голосе отвечает он и предлагает прямо сейчас идти в местный лесопарк, видимо, понимая, куда может завести не его фантазия.

— Только надо Машке позвонить, сказать, что мы ушли, — проговорила Марина и пошла звонить.

Лесопарк был скучным, пыльным и очень городским. Деревянные болваны, стоящие по обочинам дорожек, должны были, по всей видимости, изображать героев русских сказок. Множество спущенных с поводков собак, старающихся оправиться им прямо под ноги. Только не надо думать, что они шли молча, нет, разговор был достаточно оживленным, но содержание его пусть каждый представит себе сам. Полчаса такого гуляния оказалось за глаза, аура лопнула и исчезла окончательно. — Если хочешь, можешь не провожать, — сказал он Марине, — До метро провожу, — слабо возразила она.