Лейф Пандуро - Датчанин Ферн

Вся наша трапеза производила странное впечатление. Сердечники вяло жевали свои пресные овощи. Дистрофики сидели, окруженные горами масла, ливерной колбасы и сметаны, а тучные пациенты завистливо глядели на них с другого конца зала, уныло разрезая жесткие как подошва телячьи отбивные.

Между фру Равн и мной завязалась беседа.

— Ах вы бедняжка! — сказала она мне.

Сердитый старик прыснул, уткнувшись носом в лимонный пудинг.

— Почему? Я весьма доволен жизнью!

— Я уж забыла почему! — ответила она. — К несчастью, я не могу вспомнить!

— А разве это так важно?

Достав гигантскую сумку, она начала в ней рыться. Вывалила на стол кучу всяких вещей. Одеколон, футляр для очков, губную помаду, гребешок с серебряным ободком, два носовых платка, леденцы, чековую книжку, бигуди, резинку, пуговицы и помпон. Вскоре вещи фру Равн завалили весь стол.

— Нет, никак не могу вспомнить! — вздохнула она. — Это все не то!

— Соберитесь с мыслями, — сказал я.

Она склонилась над столом и тихо заплакала.

— Полюбуйтесь, что вы наделали! — закричал сердитый старик.

— Помолчите — сказал я.

— Не разговаривайте с ним! — сказала фру Равн. — Он всегда такой злой!

— Ничего я не злой! — закричал сердитый старик. — Я воплощенная кротость!

Старик трясся всем телом. На лысине у него выступил пот. Он вытер его огромным платком.

К нашему столу подошел какой-то мужчина, примерно моего возраста.

— Ну что, господин Ферн, — спросил он, — говорят, дело идет на лад?

— Я чувствую себя отлично, — ответил я. — А вы кто такой?

— Я доктор Эббесен!

Доктор — брюнет. С высоким лбом. Волосы у него начинают расти чуть ли не у самой макушки. Они зачесаны назад ровными прядями. Доктор вечно куда-то стремится. У него маленький узкий рот и нервные быстрые глаза.

Доктор помог госпоже Равн навести в сумке порядок. Она ворковала, как молоденькая девушка, пока он стоял у нашего стола. Сердитый старик, злобно покосившись в его сторону, ухватился за палку, прислоненную к спинке стула.

— А вы как поживаете, господин Юль?

— Терплю! — рявкнул Юль. — Терплю!

— Главное — моцион! — провозгласил доктор Эббесен. — Это важно для всех! Не правда ли, госпожа Равн?

Она ответила ему очередной голубиной трелью и вся залилась краской. Он похлопал меня по плечу и сказал, что сегодня непременно со мной побеседует. Затем он отошел к соседнему столу, за которым сидел сухонький старичок с густой шапкой седых волос. Он уснул и громко храпел во сне. Доктор Эббесен разбудил его, перекинулся с ним несколькими словами. Как только он отошел, старик тут же снова заснул.

— Он никогда не спит по ночам! — сообщила мне после завтрака Лиза Карлсен. — Он ваш сосед!

Вечером я слышал, как он час за часом шагал по комнате.

За завтраком Мартин Ферн был несколько подавлен. Я пытался установить причину, но мне это не удалось. Он был внимателен и учтив с соседями. Снабжал госпожу Равн всем, что ей было нужно. А она обладала удивительным даром докучать людям. То и дело она раскрывала рот, чтобы о чем-то попросить. Весь стол напряженно ожидал, удастся ли ей вспомнить, что именно ей надо. И вот во время одной из таких пауз Улла Ропс убежала в сад. Вскоре она вернулась в сопровождении санитара, который снова усадил ее за стол.

— Как самочувствие? — спросил я ее.

Медленно повернув голову, она посмотрела на меня, — точнее говоря, сквозь меня.

— У меня всегда отличное самочувствие, — сказала госпожа Равн. — Вот только бы мне отыскать…

И она снова принялась рыться в сумке.

Несколько минут Улла Ропс не сводила с меня глаз. Потом подошел официант, принес сладкое и вложил ей в руку чайную ложку. Она послушно стала запихивать пудинг в рот. Пудинг кончился, а она все продолжала стучать ложкой о тарелку.

Вот, оказывается, где столовался Мартин Ферн. Подобно Улле Ропс, он механически поглощал все, что перед ним ни поставят.

Сижу у письменного стола. Слева окно. Тучи на дворе разошлись. Стайка грачей взлетает с деревьев у озера, кружит над ними, затем, взмыв в высоту, проносится над лесом. Сквозь легкие облака пробивается солнце. На посыпанной галькой дорожке, ведущей к озеру, порхает Улла Ропс. Ее волосы развеваются на ветру. Белое платье тоже. Она семенит мелкими, быстрыми шажками; кокетливо выглядывают из-под платья, мелькая на ходу, белые остроносые туфельки. А что, кажется, наш друг Мартин Ферн не на шутку взволнован девичьей чистотой. Удивляешь ты меня, Мартин. Таращишь глаза на маленькие, острые груди, на девичье лоно, где платье образует складку. Большое нужно усилие, чтобы увидеть женщину в Улле Ропс. Да и волнение твое безрадостно. Греховные помыслы неуместны рядом с целомудренной Уллой Ропс. И все же плотские желания не оставляют Мартина…

Открываю окно. Слева дорога идет вдоль ограды, затем сворачивает к двум невысоким беседкам в стиле рококо, где неизменно дежурит сторож, следит, кто приходит и уходит. Лечение в санатории сугубо добровольное, говорит Лиза Карлсен. Некоторые из здешних пациентов уже побывали — в принудительном порядке — в других лечебницах, так уж лучше им быть здесь, не правда ли?

Вот как раз она несет ему чашку кофе.

— Видите, господин Ферн, я нарушила для вас наш распорядок!

— Вы молодчина!

Она охотно навещает Мартина Ферна. Говорит, что и прежде часто заходила к нему — приносила кофе, чтобы его подбодрить.

— Вы были так подавлены, господин Ферн!

— Зато теперь я радуюсь и ликую!

Угощаю ее турецкой сигаретой — она закуривает и морщится.

— Ну а что еще поделывал этот Мартин Ферн?

— Вы были такой старательный!

— И послушный!

— Необыкновенно послушный! Вы так любезно отвечали на все вопросы!

— Горжусь Мартином Ферном! — заявляю я. — Он оправдал мои ожидания!

— Неужели вы ничего не помните?

— Ничего! Когда вы увидели меня в первый раз?

— Вас привезли на санитарной машине! Это было в начале марта.

— Значит, я здесь уже около пяти месяцев!

— Да.

— А раньше где я был?

Она уклоняется от ответа. Говорит, что на дворе прекрасная погода. Как хорошо, когда рассеивается туман и в воздухе словно разливаются молоко и мед. Я соглашаюсь. О прошлом Мартина Ферна ей не положено рассуждать. Это дело высших инстанций.

— Иначе говоря, доктора Эббесена, родичей и всех прочих?

— Да, — подтверждает она.

Сообщает, что я несколько дней бродил по лесу.

Лиза угощает меня сигаретой с фильтром. Меня вдруг потянуло стать завзятым курильщиком, хоть я и небольшой охотник курить. Но надо же испробовать свои силы. «А может, лучше мне стать спортсменом?» — говорю я. Собственно говоря, теперь я могу заняться чем угодно. Может, заделаться киноактером? Она смеется.

— Кто же меня нашел?

— А лесник… — отвечает она. — Вы сидели под деревом, голодный, измученный. И никто вас не искал!

— Почему так?

Она снова замолкает. Есть, значит, в жизни Мартина Ферна тайны, которые еще рано ему открывать.

— Еще немного, и вы…

— Сыграл бы в ящик! Крышка Мартину Ферну!

— Почему вы все время говорите о Мартине Ферне в третьем лице?

— Я плохо знаком с этим субъектом!..

Она что-то еще говорит, но я не слушаю. Что-то про лето, на редкость жаркое в отличие от прошлогоднего, которое было весьма прохладным.

Я думаю о Мартине Ферне. Где-то во мне он сидит. Сидит и наводит на меня тоску.

— Вы чем-то огорчены? — спрашивает она.

— Да что вы, ничуть!

— А прежде вы часто подолгу бывали чем-то расстроены… Ну что ж, прощайте, у меня много дел!

— Не скучно вам здесь? — спрашиваю я.

— Кому скучно, мне?

Завзятый курильщик Мартин Ферн закуривает очередную сигарету. Ему наверняка вредно так много курить. Об этом ясно говорит ее взгляд. Наслаждаться надо в меру — табаком, женщинами и всем прочим.

— Вы из Копенгагена? — спрашиваю я.

Она утвердительно кивает.

— Не скучно вам в деревне?

— Но я же всегда могу поехать в Копенгаген, когда свободна!

Значит, санаторий расположен недалеко от столицы.

— Скажите, а жених у вас есть?

— А вам непременно надо знать!

— Да! Меня разбирает любопытство!

— Что же вы хотите знать?

— Сейчас скажу! Вчера из лодки на озере торчали две пары ног: одна пара принадлежала вам, другая — доктору Эббесену!..

— Вот вы какой стали сообразительный! Совсем не такой, как прежде!

— А какой я был прежде?

— Вроде заводной куклы…

— Или павловской собаки! Но ведь доктор Эббесен женат!

— Ну и что же из этого?

В голосе ее слышится холодок. Встав с кресла, она подходят к окошку и смотрит вниз, в парк. На фоне яркого света четко выделяется полная, упругая грудь.