Мария Правда - Площадь отсчета

— О чем вы думаете, Николай? — сердито поинтересовалась матушка. Он повернулся к ней. Все–таки ее было жаль. Сильная, красивая женщина, которой он так недавно еще боялся, на глазах у него превращалась в суетливую старуху.

— Я полагаю наш разговор преждевременным, маман. Наш дорогой Александр будет еще долго жить и царствовать… — Мария Федоровна сделала недовольное движение ртом, но он продолжал, — а ежели, паче чаяния, мы будем иметь несчастие остаться без него, решение будет принадлежать брату моему Константину как наследнику по праву рождения.

— Мне доподлинно известно, что Константин отречется, — сердито выкрикнула мать.

— Вот когда сие будет известно всем, этот вопрос будет иметь касательство ко мне, — заключил Николай.

Сейчас он понял, что разговора с Милорадовичем не избежать — он представляет собою гвардию, а гвардия может иметь в этом деле решающее мнение. В конце концов, может статься, что их с Константином не будут и спрашивать. Это в просвещенных странах возможна полюбовная передача власти. А у нас страна не довольно просвещена для подобной роскоши.

Привел же черт родиться в эдаком месте!

Больше всего на свете Великий князь Михаил Павлович любил болтаться без дела. Еще больше он любил делать вид, что занят с утра до вечера, причем делами наипервейшей важности. Ему это почти всегда удавалось. Он всегда острил, он всегда все знал, а если не знал, он делал вид, что обо всем известен. Память на анекдоты у Мишеля была удивительная. Он был розовощек и рыж. «Рыжий Мишка» — звали его в гвардии. В семье его любили, он был baby, младший, милый, развязен, пошловат. Любил его, более чем прочих родственников, и братец Константин, который по возрасту годился ему в отцы и с удовольствием распускал перед ним павлиний хвост историй о своих военных подвигах, совершенных еще при Суворове в стародавние героические времена. А как Мишель его слушал! О, он умел слушать, не просто сидеть с открытым ртом, нет! Он следил за каждым извивом повествования, он задавал вопросы о мельчайших деталях. И Константин, который любил и умел рассказывать, получал от того искреннее наслаждение.

Однако в последнее время братец был нелюдим и скучен. Мишель, гостивший в Варшаве, видел, что хозяин Бельведера его избегает, но, по своему обыкновению, умел не замечать. И когда братец уединялся в своем кабинете, весело распивал чаи с невесткой, светлейшей княгиней Лович, делая вид, что так оно и быть должно. Накануне, судя по рапорту коменданта, снова была почта из Таганрога. Братец был мрачен.

45-летний Константин выглядел старше своих лет и сейчас был удивительно схож с портретами покойного батюшки — так же курнос и лыс, а щеки его, по молодости всегда залитые густым румянцем, приобрели уже пожилой, солдатский кирпичный оттенок. Сегодня он выглядел совсем озабоченным, даже пшеничные бакенбарды как–то обвисли, подчеркивая мрачность лица.

— Что происходит, mon cher? — поинтересовался Михаил Павлович. Константин Павлович сделал движение рукою, нечто среднее между пожатием плеча и «да ну его к черту». Его явно раздражало любопытство младшего брата.

— Я уже несколько дней хотел тебя спросить, что это у нас за оживленная переписка с Таганрогом? — не унимался Мишель. — Вы с Alexandre никак не поделите Польшу?

— Ничего важного, — равнодушно отвечал цесаревич, не обращая внимания на примерное остроумие Мишеля, — государь утвердил награды, которые я выпросил разным дворцовым чиновникам за последнее его здесь пребывание.

— Мы с княгиней соскучились по тебе, — ввернул Михаил с широкой улыбкой, — ты нас совсем забросил. Снова не обедаешь?

— Я занят, я работаю как зверь. Давай ужо завтра. Будет большая церемония по поводу праздника Святого Георгия. Приедут Георгиевские кавалеры со всей Варшавы и округов, — он замолчал, потом неестественно засмеялся и ткнул Мишеля в бок, — танцульки, хорошенькие польки, а? Вот и повеселимся!

Мишель умел понять, когда его не хотели, и, получив полную свободу действий до завтра, отправился волочиться за княгиней Лович. Жанетта была хороша и молода, пусть даже и двумя годами старее 27-летнего Мишеля. Вот вроде и красавицей особой не назовешь — и носик остренький, и глазки бесцветные, но бывают же такие женщины… черт знает что такое. Просто при одной мысли… пропади оно все пропадом, эх! И это испытывал вполне женатый Великий князь по отношению к молодой жене любимого старшего брата. Да что Мишель! Что творилось с императором Александром, который в последние годы впал в такую черную меланхолию, что рядом с ним тяжко было находиться. Приезжая в Бельведер, государь молодел, сутулый стан его волшебным образом расправлялся, а глаза начинали метать такие откровенные взгляды, что присутствующим становилось неловко.

За обедом Мишель в очередной раз пытался понять, что в ней особенного, в этой Жанетте. Да, замечательная пепельная коса вкруг всей головы, видно — не накладная, своя. Тонкий стан, чудесная кожа. Мелкие, но замечательно белые зубки. Дело не в этом. Огонь, непереносимо яркий огонь в глазах. Одно слово — полька! Жанетта видела, какое действие оказывает на своего молодого bon frere, наслаждалась им и трещала не останавливаясь. Мишелю очень нравилось говорить с княгиней по–русски — этот колдовской польский акцент!

— …Я ему говорю, Константин, надобно сначала подумать, а потом сделать, а ты опять наоборот! А он сидит и кивает своей лысой головой… ха–ха–ха!

— Пью здоровье своего любезного брата — вот, кто счастливейший из смертных! — галантно вторил Мишель.

Он старался днем не пить шампанских вин. Мишель, как всегда он хвастался, был здоров как конь и выпить не дурак, однако шампань давался ему с трудом. Потом так и ходишь сонный, пока не выпьешь чего покрепче вечером. Однако под веселую болтовню они с Жанеттой уговорили бутылочку, и, встав из–за стола, Мишель почувствовал, что ему срочно надо ненадолго прилечь. Раздеваться и ложиться в кровать было неохота, и Великий князь, выгнав камердинера, прилег у себя же в гостиной на софе, скинув сюртук и положив ноги в сапогах на вышитую атласную подушку. Он заснул мгновенно, и снился ему сон — яркий, подробный, исполненный какой–то непределенной важности. Что–то белое и красное. Разбудил его громкий голос брата, который звал его.

Мишель открыл глаза. В гостиной было темно, но стор еще не закрывали, огромные вечерние окна были густо–синего цвета. В соседней комнате слышны были торопливые шаги и голоса. Мимо открытой двери лакей провез на колесиках столик со свечами — тени вздрогнули и разбежались по лепному потолку.

— Мишель!

Брат звал его из своих покоев, которые были отделены от комнат Мишеля одним небольшим залом. Голос раздавался из этого зала.

— Сию секунду! — бормотал Мишель, садясь на софе и пытаясь попасть в рукав сюртука. — Бегу!

Он действительно бежал через зал, в дверях которого стоял Константин Павлович, и тогда же в сонной голове Мишеля почему–то возникла мысль: удар, удар судьбы.

— Мишель! — голос у Константина был странный, как будто бы продолжался сон. — Приготовься услышать страшную весть: нас постигло ужаснейшее несчастие.

— О Боже! Что это? Матушка? Что с матушкой?

— Нет благодаря Бога, но над нами разразилось грозное бедствие — мы потеряли нашего Благодетеля. — Только теперь Мишель полностью проснулся и отчетливо видел брата, который стоял спиной к свету, простирая к нему руки.

— Что–что?

— Не стало государя!

В этот момент Константин обхватил его так крепко, будто хотел поднять на воздух, Мишель до боли прижался щекой к колючему сукну его мундира. Слезы потекли. Мишель плакал не от горя даже, а от страха неизвестности. Из беспорядочных фраз Константина объяснилась и причина его нелюдимости в последние дни, и депеши, привозимые фельдъегерями из Таганрога, объяснилось все. Еще Мишель понял, что ему дурно. Константин, почувствовав неладное, разжал объятия, но продолжал крепко держать младшего брата за локти.

— Да ты белый весь, mon cher! — услышал Мишель. — А ну пойдем! Эй, быстро! Сюда! — Он отдавал короткие распоряжения по–польски. Мишель послушно пятился ватными ногами. Брат продолжал держать его спереди под локти, сзади чьи–то невидимые руки уже тянули его за спину, к дивану. Его усадили, кто–то брызнул на него водой, Константин, наклонившись, пристально глядя ему в лицо, расстегивал крючки у него на вороте.

— Ну–ну, мы же вояки, Мишель, мы же старые солдаты… будет, будет… — бормотал брат.

— Да я… ей–богу… не ожидал… не ожидал. — Мишелю было стыдно своей слабости, и он всеми силами пытался прийти в себя.

— Будет, будет… Эй, Стефан! Коньяку сюда, водки, чего–нибудь быстро!