Владимир Шпаков - Смешанный brак

Солнце встает над небоскребами Ново-Переделкино (если верить карте), предлагая последний сон под названием «Москва». Я знаю твою жизнь, мегаполис, потому что сам горожанин и был во многих мегаполисах мира. Ты ползешь в пробках, отравляя воздух миллионами выхлопов, давишься в поездах метро, сидишь у компьютеров, выбегаешь подышать из офиса, наскоро съедаешь ланч, ходишь с тележками вдоль прилавков мегамаркетов, продаешь, покупаешь, богатеешь, разоряешься, рождаешься, стареешь и умираешь. И вместе с тем ты – сон той страны, которую я прошагал пешком. Страна видит тебя в сновидениях, грезит тобой, когда же просыпается – терпеть тебя не может. Да, да, я слышал такое не раз! Ты греза своей страны, Москва, и ты же ее кошмар. Я бы, возможно, обошел тебя по окружной и отправился дальше, к Уралу, но мне надо зайти внутрь, так что принимай, мегаполис, незваного гостя…

Во сне под названием «Москва» я вижу кратер вулкана. Остальная страна пребывает в полудреме, а здесь бурлит раскаленная лава из людей и машин. Чтобы не обжечься, я лишь изредка выбираюсь из гостиницы для иностранных гостей, хотя даже здесь я – особенный.

О моей особостисвидетельствуют удивленные взгляды и глупые вопросы здешних жителей. Я не хочу отвечать на эти вопросы. И облик менять не хочу, я к нему привык, поэтому в магазине армейской одежды покупаю новые брюки защитного цвета взамен выцветших и дырявых.

– Для чего такая одежда? – задают очередной вопрос. – Для экстремального туризма?

Я на общей кухне, готовлю кофе в компании с французским юристом Патриком. Вчера он сказал, что не успел побывать в русской провинции, и задал еще один глупый вопрос: в их «глубинке» соблюдается законодательство? Когда я ответил, что там свои законы, юрист долго морщил лоб: какие свои? Не федеральные, а региональные? Я же усмехался, чувствуя превосходство над жителями гостиницы, которые уже паковали чемоданы. Их набивали плотно, домой увозили книги, сувениры, купленные вещи, так что я помогал закрывать переполненные кофры.

– Спасибо, thank you! – благодарила рыжая англичанка Кэтрин. – А вы остаетесь? Это неплохая гостиница, в номерах есть холодильники и даже телефоны… Если имеете проблемы с языком – можно на специальный курс записаться, такую услугу предлагает руководство. Наша преподавательница, правда, уволилась после экзамена, но они нового человека будут нанимать.

– А почему она уволилась? – спросил я.

– Не знаю. Она вообще была странная… Я не смогла ее понять, если честно.

Устроивший меня в гостиницу Вальтер тоже сказал: приняла экзамен, забрала документы и растворилась в многомиллионном городе. Есть ли возможность ее найти? Попробовать можно, но гарантий никаких.

Пока пью кофе, Патрика сменяет Мелани. Поприветствовав меня, полноватая уроженка Гааги ставит воду на газ, достает пасту и банку соуса «Болоньезе». Итальянские пристрастия в еде объясняются, когда за стол усаживается черноволосый человек с пластырем поперек носа. Его лицо, по замыслу – правильное, даже красивое, сейчас асимметричное и помятое. Человека зовут Марко, он настороженно ловит мою реакцию (красавцы уязвимы!), но Мелани целует его в макушку, и тревога улетучивается. Все просто: надо, чтобы тебя любили, остальное неважно.

Об этом беседуем вечером с Вальтером, чей кофр тоже упакован и стоит в углу, дожидаясь такси.

– Я не сумел полюбить эту жизнь, – говорит Вальтер. – Полгода здесь прожил, книгу написал, а полюбить – не сумел. Как думаешь, это плохо?

Я пожимаю плечами.

– Человек, который учил меня языку, говорил так: «Сердцу не прикажешь». Это русская пословица, знаешь ее?

– Знаю, наша преподавательница приводила такой пример. Жаль, что она пропала. Я приглашал ее на конференцию «Mensa», но… Вряд ли она придет. Дать тебе приглашение? Я все равно не успею, утром самолет.

Приглашение беру лишь из уважения к приятелю. Ему легче, он выполняет долг, тут ничего личного. У меня же только личное; а человека нет, и эта горечь отравляет мою победу…

О чем бы я с ней говорил? О километрах, оставленных за спиной? О поездке в Зону? О церковных чудесах? О женщине по имени Галка (хотя это крайне деликатная тема)? Разумеется, мы говорили бы о моем брате и ее сестре, но прежде я рассказал бы, как недавно ночевал в лесу, уйдя подальше от шумной М1, и был разбужен непонятным резким звуком. На шоссе, что виднелось сквозь кустарник, царила суета, один за другим тормозили автомобили, и я, высвободившись из спальника и наскоро одевшись, поспешил туда же.

Автомобиль красного цвета, задрав капот, лежал в кювете. Для того, кто шагает вдоль трассы, аварии привычны, это часть дорожного пейзажа, сродни километровым столбам. Поразило иное – как суетились вокруг разбитой (сильно разбитой!) машины люди, как они вынимали пострадавших через проем, зиявший на месте заднего стекла, как рассаживали их по машинам, доставали аптечки, оказывали помощь, отключали аккумулятор… В этом пустынном месте образовался целый автомобильный лагерь: грузовик, два трейлера, полдесятка легковых машин; и другие машины останавливались, оттуда высовывались люди, спрашивали, не нужно ли вызвать эвакуатор? Дорожную полицию? Как-то иначе помочь?

Больше всего поразила крошечная женщина с большим животом: она вылезла из своей малолитражки и, подхватив баллон с водой, поспешила к пострадавшим.

– У меня есть вода! Вот она!

Она взялась обрабатывать раны молодой девушки в шортах, которую вытащили из машины. Кажется, среди пострадавших были еще ее отец и мать, отделавшиеся синяками, тогда как по ногам девушки стекали струйки крови.

– Да тут ничего серьезного! – воскликнула беременная крошка. – Одни царапины!

– Повезло… – переговаривались в толпе. – Такой удар – и только расцарапанные коленки!

– Да они вообще в рубашке родились! Я сзади ехал и видел: еще секунда, и их бы под колеса трейлера затащило!

Я же думал, что повезло мне. Я бродил среди этой суеты и вопреки чудовищной ситуации с каждой минутой становился спокойнее. Я был похож на ребенка, жившего в животе той беременной – плод защищен, ему ничего не грозит. Я помог поднять машину, чтобы извлечь из-под нее вылетевший из багажника чемодан, потом искал в кустах компрессор, и все это время пребывал в каком-то странном покое.

– Пить не хотите? – приблизилась ко мне беременная.

– Спасибо, не хочу.

– Представляете, а ведь на их месте могла оказаться я! Когда увидела, как этот большегруз стало заносить, чуть не родила, ей-богу!

Она счастливо засмеялась, я же с интересом разглядывал ее живот.

– Извините, а вам… Не страшно рожать?

– Мне?! Да вы что! Знаете, сколько я эту беременность ждала?! Мне по трассе ездить страшно, я ведь сама за рулем. Хотя теперь вижу: можно не бояться – помогут…

Подумав, я вдруг сказал:

– Вы – люди.

– В каком смысле? – не поняла беременная.

– В самом простом. Вы обычные люди.

Чтобы это понять, не требовались спутники, вот почему они меня оставили. Или я их оставил на одном из пройденных километров? Мои мысли обрели ясность и простоту, и я надеялся: впереди меня ждет нормальный собеседник (собеседница?), из плоти и крови, мне есть что сказать! А если не с кем поделиться размышлениями – какой смысл в ясности и простоте?

Я всегда представляла сестру прагматичной самкой, одной из безликих особей женского пола, желающих прыгнуть из грязи в князи. Я гомерически хохотала и тыкала пальцем (мысленно): смотрите, ктолезет в Европу, как тараканы на кухонный стол! На столе ну очень жирные крошки, за них эти ничтожества и продают детородный орган, потому что ничего за душой не имеют! Нанюхавшись феромонов, европейские лохи распахивают души и кошельки, и тут хоп! Попался, который кусался! Однако жизнь корректирует представления. «Взгляни на себя, – говорила жизнь, – только не предвзято, честно взгляни. Ты же никогда не умела смотреть на мужчину с нежностью; да и проявить эту нежность не умела. А сестра умела, и взгляды, которые она в лучшую пору дарила Францу, ее ласковые прикосновения вовсе не были лицемерием. А как она защищала мужа, когда его кто-то критиковал? Бросалась в бой, будто тигрица, забывая, как она выглядит, не боясь показаться неумной… Ум и любовь – понятия далекие, хотя ты, конечно, не желала верить в любовь этой пары. Так глухой не желает, чтобы другие наслаждались божественной музыкой Моцарта. Завидно ему, глухарю, он лучше скажет: ваш Моцарт – химера, выдумка, изобретенная для унижения таких, как я! И страдать Люба умела, пусть даже сердце разрывало страдание по двум хахалям сразу….»