Пенелопа Лайвли - Чтоб не распалось время

— Все в порядке? — спросила миссис Фостер.

— Все в порядке, — ответила Мария и, чуть-чуть помедлив, добавила: — Пойду полазаю.

— М-м-м, — протянула миссис Фостер, открывая книгу.

Мария начала карабкаться по склону, по подножию утеса. Серый грязный склон; посмотрев вверх, она увидела: сухая грязь съезжает с вершины длинными языками, как ледники в учебниках географии. Грязь растрескалась и стала похожа на рыбью чешую, и при каждом шаге земля под ногами вздрагивала, как будто ее глубины были ненадежны. Объявление на автостоянке строго предупреждало: утесы опасны и могут обрушиться в любую минуту. Нет уж, туда я ни за что не полезу, с содроганием подумала Мария, глядя вверх на разрушенные откосы Черного Монаха.

Да, мрачное место. Оно поражало своей двойственностью: древнее и бесплодное, как луна, голое безжизненное пространство грязи и скал, и юное, как новый день, по своей дерзости. Потому что это страна обвалов, подумала Мария. Утесы обрушились когда-то давным-давно, и раскрошенная порода покрылась кустарником, травой, тростником и молодыми деревцами; кое-где ничего еще не успело вырасти, кроме редких дичков-храбрецов, которые высунулись из грязи показать, чего бы они достигли, будь попрочнее их неустойчивый мир.

Дорожка вилась между кустами, через высохшие русла потоков, поросшие шепчущимся тростником. Сад, дикий сад, над ним, словно стены собора, возвышаются пепельные утесы, и повсюду — цветы. Самые простые она узнавала. Вику, амброзию и клевер и такие крошечные желтые, их еще называют яичница с ветчиной, а на самом деле это — лядвенец рогатый. Но большинство она не знала, например, зеленое такое, которого полным-полно в лесу, иногда оно похоже на маленькие сосенки, а иногда на дикий душистый горошек. Она оторвала от него кусочек и продела в петлицу, решив найти его в книге, если оно там есть. Потом сорвала головку одуванчика и дунула на нее, как маленькая: легкие парашютики сорвались и поплыли по ветру, словно душ из сверкающих частиц, бесцельно летящих к морю. Где только они надеются прорасти, подумала Мария. Расточительство. Тебе все время внушают — не трать зря время и электричество и не выбрасывай остатки еды, но природа тратит гораздо больше. Все, что растет и цветет и рождает семена — просто так, ни для чего. Одуванчики. И вязы весной — миллионы миллионов семян. И головастики. И окаменевшие аммониты — наверное, их тоже миллионы миллионов. В морях их было видимо-невидимо. И не успевали они вырасти, как их уже съедали. А тут разговоры о расточительстве.

— Что?

Она обогнула большой куст утесника и лицом к лицу столкнулась с тем, кто стоял на тропинке. Она смутилась, мгновенно поняв, что, по крайней мере, некоторые ее мысли прозвучали вслух. И, что хуже всего, это был мальчик из соседней гостиницы.

— Опять ты за свое! — возмутился он. — И, естественно, снова ненарочно.

— Что ненарочно?

— Птиц спугнула. Здесь сидели две коноплянки.

Он посмотрел на нее с легким раздражением и вдруг, заметив на ней нечто, разозлился уже не на шутку.

— Где ты, черт возьми, ее взяла?

— Кого?

— Чину ниссолию, — сердито ответил мальчик. — Вот глупая.

Ее рука взлетела к поникшим в петлице цветам.

— Эту? Но я не знала, что это.

— Что-что! Очень редкая чина ниссолия, вот что. Здесь же заповедник.

— Я не знала, — печально выдохнула Мария.

Она почувствовала, как чина ниссолия укоризненно горит в петлице ее рубашки.

Мальчик посмотрел на Марию сверху вниз — он был чуть ли не на голову выше и, кажется, смягчился, потому что сказал уже менее сердито:

— Ну ладно, больше так не делай.

И потом, взглянув ей в руку:

— Можно посмотреть твою окаменелость?

Это был кусочек аммонита, не сильно впечатляющий, но только его ей и удалось найти в то утро.

— Супер, — дружелюбно одобрил он.

Затем пошарил у себя в кармане и кое-что вытащил. Мария сразу узнала.

— Stomechinus bigranularis, — уверенно сказала она.

Мальчик раскрыл рот от удивления.

— Что, так называется? — И потом: — Откуда ты знаешь?

— У нас в доме есть книга, — ответила она и добавила, помедлив: — Об окаменелостях.

— Как тебя зовут? — живо спросил мальчик.

Отчуждение словно рукой сняло.

— Мария.

— А меня — Мартин. Можно мне посмотреть эту книгу?

Марию бросило в жар, и она смогла только кивнуть.

— Чш-ш-ш, — вдруг горячо зашипел Мартин, хотя она стояла совершенно спокойно и молчала.

Она посмотрела, куда глядел он, и увидела маленькую птичку, скользившую по кусту с ветки на ветку. Они следили за ней, пока она не улетела.

— Черноголовый чекан.

— Правда? — с восхищением переспросила Мария.

— Самка. Так, который час?

— Четверть третьего.

— Ну, мне пора. Мы сегодня хотели куда-то поехать.

Пошли.

Мария пошла за ним, хотя собиралась исследовать нижние склоны Черного Монаха. Она шла за ним молча, послушно останавливаясь, когда останавливался он, боясь закрепить за собой репутацию убежденного спугивателя птиц. Когда по растрескавшейся глине они пересекли высохшее русло потока, он сказал:

— После сильных дождей здесь опасно.

— Почему?

— Оползни. Наверху скапливается вода, понимаешь?

И все начинает скользить и съезжает вниз. Не летом, конечно. Обычно в феврале — марте. Тогда здесь вообще болото.

— Ты каждый год сюда ездишь?

— Почти.

Когда они спустились на пляж, он небрежно бросил через плечо:

— Ну ладно, пока.

— Пока.

— Так я зайду посмотреть ту книгу?

Остаток дня показался каким-то скучным. Мария и мама пили чай с сандвичами, читали, храбро купались в море, таком же холодном, как и его каменный цвет. И когда солнце стало тонуть в небе, миссис Фостер сказала (Мария заранее знала — именно так она и скажет):

— Ну что же, мы взяли от этого дня все, что могли.

Вернувшись домой, они обнаружили на коврике у двери записку. Миссис Фостер подняла ее — почерк крупный, с завитушками: «Я вспомнила — у меня имеется небольшой путеводитель по здешним достопримечательностям. Если Вы захотите им воспользоваться, пусть маленькая девочка соблаговолит зайти ко мне сегодня вечером, я Вам его передам». И подпись: Эстер Шэнд.

— А, это хозяйка, — определила миссис Фостер. — Ты не против, дорогая?

Вообще-то в душе Мария была против. Нельзя сказать, что миссис Шэнд понравилась ей с первого взгляда, скорее наоборот. Но убедительной причины для отказа у нее не было — такой, чтобы не рассердить маму, а она предпочитала не сердить людей, поэтому ответила:

— Хорошо.

Миссис Шэнд жила на другой стороне дороги в доме с башенками под названием ЧАСТНЫЙ ОТЕЛЬ «ВИКТОРИЯ». Указатель при въезде гласил: ТОЛЬКО ПРЯМО. Следующий знак на полдороге предупреждал: ТОЛЬКО ДЛЯ МЕСТНЫХ АВТОМАШИН. Маленькие зеленые таблички не разрешали ходить по газонам. Похоже, там много чего было нельзя. Следующая табличка у входа в отель категорически заявляла: ДЕТЯМ И СОБАКАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. Вот глупость-то, подумала Мария, взглянув на табличку. Чего-чего, а детей и собак здесь всегда хватает. Что ж тут поделаешь. С тем же успехом можно написать: ЗАПРЕЩАЮТСЯ ДОЖДИ И ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ. Но смысл таблички был, конечно, вот какой: ЗДЕСЬ НЕ ДОЛЖНЫ НАХОДИТЬСЯ ДЕТИ И СОБАКИ. А это уже наглость, подумала Мария, вспыхнув от гнева. Разве можно переродиться, если ты еще ребенок или вообще собака? Чем они хуже взрослых? Она уже собралась позвонить в большой медный колокольчик у двери, как вдруг заметила еще одну маленькую табличку и под ней — еще один колокольчик: ШЭНД. КВ. 1. ПОЖАЛУЙСТА, ЗВОНИТЕ. Она позвонила. Через минуту трубка, висевшая возле колокольчика (она ее и не заметила), щелкнув, сказала: «Да?», отчего Мария подпрыгнула на месте.

— Меня мама послала за книгой.

— Толкни дверь и поднимайся по лестнице, — произнесла трубка с придыханием. — Дальняя дверь на площадке. Незаперто.

Внутри частного отеля «Виктория» царила глубокая (бездетная и бессобачья) тишина. Преодолев два лестничных пролета, покрытых толстым ковром, Мария оказалась на широкой площадке перед вереницей дверей. У дальней двери сбоку действительно висела табличка: ШЭНД. Мария толкнула дверь и вошла внутрь.

Сначала ей показалось, будто работает какая-то машина. Маленькая комнатка, всю мебель которой составляло лишь зеркало и столик с мраморной крышкой, вела в другую, большую комнату: из нее-то и доносились смешанные ритмичные шумы, и почти сразу послышался голос миссис Шэнд: «Сюда, пожалуйста».

Но это оказалось не машина, это тикало множество часов. Миссис Шэнд устроилась посреди комнаты на большом пухлом диване (напоминающем диваны в гостиной через дорогу), так как все стены были заставлены часами. Еще там были стулья, тоже пухлые, маленькие шаткие столики, книжные шкафы с зеркальными створками, огромный папоротник в горшке и висело много-много картинок, но царствовали часы. В основном дедовские, не меньше полудюжины: они стояли по стенам, огромное собрание настойчивых сущностей, тикающих, как плохой оркестр — все вразнобой, — кто быстрее, кто медленнее, кто нетерпеливо, а кто запинаясь, словно хотели остановиться, если бы только могли. Мария с удивлением оглядывалась по сторонам, а они тикали перед ней на разные голоса, в разном темпе и глядели своими разными лицами. Каких там только не было: и угрюмо-простые, и расписанные цветами, одни были витиевато изукрашены медью, а на других в нарисованных морских волнах без устали качался галеон. Без десяти два — показывали одни, без пяти шесть — утверждали другие, полвосьмого, двенадцать… Стрелки были друг с другом явно не в ладах. По комнате носился безмолвный спор о времени.