Анри Труайя - Крушение

Монография о Второй мировой войне, которую Филипп поначалу взялся читать с большим интересом, вдруг в одночасье наскучила ему. Сидя на кровати и пробегая глазами страницы убористого текста, он размышлял о прошлом, о том, как быстро мирная жизнь восстала из руин. Живительная способность человечества зализывать свои душевные раны была сродни чуду. Целая пропасть пролегла между теми, кто пережил войну, и молодежью, узнающей о ней из учебников. Славные имена, трагические даты, уже почти канувшие в Лету… Все чаще Филипп отрывался от книги и останавливал свой взгляд на двери, будто ждал, что она вот-вот откроется. Впрочем, он не обманывал себя, понимая, что Кароль не зайдет сюда. Может быть, он ошибся, решив перебраться в комнату Жан-Марка? Но здесь все-таки лучше ночевать, чем в конторе. Нет, Кароль ни за что не рискнет появиться в этом уголке квартиры, где каждая мелочь будет мучительно напоминать ей о прошлом… Хотя все это вздор! Если бы Кароль захотела поговорить с ним с глазу на глаз, то сделала бы это где угодно. В действительности, она просто избегает встреч с ним. В его присутствии она чувствует себя неловко. В очередной раз Филипп поднял голову и прислушался. В коридоре послышалось легкое шуршание шелка. Филипп вскочил, накинул на себя халат и устремился туда. Кароль в пеньюаре персикового цвета стояла у плиты. Лицо было помятым, глаза лихорадочно блестели.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Филипп.

— Я совершенно не могу дышать, хочу выпить стакан грога.

— Я все тебе сделаю и принесу, — с готовностью предложил Филипп.

— А ты сумеешь?

— Конечно, иди ложись.

— Только не дай рому закипеть и не забудь про лимон.

Кароль ушла, Филипп остался один среди сверкающего кафеля кухни. Колдуя над грогом, он понимал, что смешон с этой кастрюлькой в руках. Пять минут спустя Филипп осторожно входил в спальню, неся на блюдце стакан, полный ароматной обжигающей жидкости. Кароль полусидела на кровати, опершись спиной на подушки и накинув на плечи ночную кофточку из белой шерсти; у носа она держала платок. Филипп присел рядом на колонку музыкального центра и смотрел, как она пьет. Грог был чересчур горячим, и Кароль едва не подавилась двумя таблетками аспирина. У нее на глазах выступили слезы. Как давно у Филиппа не было повода пожалеть ее. Теперь, обессиленная болезнью, она казалась ему еще более соблазнительной. Как бы он хотел прижать Кароль к себе, чтобы кожей ощутить жар ее тела. Она передала ему пустой стакан и закашлялась, прикрывая рот платком.

— Ты мерила температуру? — спросил Филип.

— У меня ее нет.

— А я уверен, что есть. Надо позвонить доктору Мопелю.

— Думаю, неловко беспокоить его среди ночи из-за пустякового насморка. Нет, пожалуй, не станем звонить. Если бы я могла сделать ингаляцию…

— Что тебе мешает?

— У меня для этого ничего нет.

— Хочешь, я схожу в аптеку? Та, что на бульваре Сен-Жермен, работает до полуночи. Есть еще четверть часа. Я сейчас оденусь и сбегаю.

— Было бы хорошо, — отозвалась Кароль. — Купи ингалятор, упаковку перубора или чего-нибудь в этом роде.

Не успев опомниться, Филипп оказался на темной улице. Его переполняло чувство безотчетной радости. Он почти бежал, полы расстегнутого плаща развевались на ветру в такт торопливым шагам. Аптека на бульваре Сен-Жермен была ярко освещена. С трудом переводя дыхание, Филипп обратился к девушке в белом халате, которая священнодействовала за прилавком. Выходя из аптеки со свертком в руке, Филипп воображал, как удивится и растрогается Кароль. «Какой молодец, так быстро справился с поручением!» Охваченный нетерпением, он быстро возвращался домой.

Войдя в квартиру, Филипп услышал легкий щелчок. Кароль только что повесила трубку. Кому она могла звонить посреди ночи? Врачу? Он хотел бы в это поверить, но горечь зарождающегося подозрения постепенно отравляла его радость. Какое-то время он стоял в гостиной, не решаясь обнаружить свое присутствие. Наконец открыл дверь спальни.

— Ты звонила Мопелю? — спросил он.

Бросив на него жесткий взгляд, Кароль ответила:

— Нет, почему ты так решил?

— Просто мне показалось… — пробормотал Филипп, и у него сжалось сердце.

Он положил сверток на кровать. Уйти? Остаться? Притвориться, что ничего не понимает? Филипп не знал, как ему поступить.

— А, тебе все удалось купить, — немного смягчившись, сказала Кароль. — Вот и чудесно!

Эта небрежно брошенная похвала окончательно выбила почву у него из-под ног. Он-то надеялся на искреннюю благодарность, а что получил? Снисходительность и безразличие женщины, решившей никогда больше не принадлежать ему? Он догадывался, кому она звонила в его отсутствие — Ксавье Болье, тридцатилетнему хлыщу из семьи богатых биржевых спекулянтов, торгующих зерном и мукой. Это с ним она летала в июне на Антильские острова, с ним ездила на две недели в Солонь в конце сентября, с ним проводила почти все вечера, не считая нужным даже скрывать это. Пока он, как дурак, бегал в аптеку, она ворковала с этим мерзавцем. Лежа, практически раздетая, в постели, с прижатой к уху трубкой, она дрожала от вожделения, отдавалась в своих мечтах этому типу.

Кароль встала, чтобы пойти в ванную. Филипп видел, как сквозь тонкую ткань ночной рубашки просвечивает ее изящный силуэт. У двери он поймал ее за руку. Кароль с удивлением посмотрела на него. У Филиппа не хватило смелости настаивать, и он, смутившись, спросил:

— Тебе больше ничего не нужно?

— Нет, спасибо, — ответила Кароль.

Он отпустил ее руку и вышел.

Поток учащихся стремительно катился к воротам. Подхваченный течением, Даниэль, вытягивая шею, пытался разглядеть улицу поверх голов своих товарищей. Он искал глазами жену, которая часто ждала его у выхода из лицея. Поначалу приятели отпускали глупые шуточки по поводу ее беременности, но теперь зауважали, а заодно повысился и авторитет Даниэля. Шутки шутками, но в своем классе он был единственным женатым мужчиной. Благодаря этому обстоятельству Даниэль обрел зрелость суждений, необходимую для освоения философской премудрости. Сегодняшняя лекция Коллере-Дюбруссара повергла Даниэля в шок. Она была посвящена роли восприятия и представлений в теории познания. Вплоть до сегодняшнего дня ему не приходило в голову, что «пространство есть форма координации сосуществующих объектов». В действительности, именно физическое тело разворачивало вокруг себя пространство. Вот, скажем, расстояние, отделяющее его от улицы, создавалось им самим с учетом физических возможностей его собственного существа, являясь экзистенциальным, то есть проживаемым расстоянием.

Он споткнулся и чуть было не упал. Лоран, случайно налетев на Даниэля сзади, толкнул его в спину. Даниэль обернулся и, беззлобно чертыхнувшись, влился в шумную суету бульвара Сен-Мишель.

Под деревьями, в ожидании хозяев, стояли велосипеды и мопеды, их колеса были закрыты на замок. Даниэла с отстраненным видом прогуливалась поодаль. Просторный плащ не мог скрыть ее большого и высокого живота. Казалось, она, как и раньше, прячет под плащом свои тетрадки. Хотя вряд ли эту совершенную и тугую округлость спутали бы с чем-нибудь еще, такой роскошной и живой она выглядела. Подойдя к жене, Даниэль нежно поцеловал ее.

— Представляешь, Коллере-Дюбруссар вернул нам домашние работы. Я получил тринадцать с половиной баллов из пятнадцати, — объявил он.

— Вот здорово! — обрадовалась Дани. — А Лоран?

— Девять, он не раскрыл тему. А ведь я ему говорил…

Как раз в эту минуту к ним присоединился Лоран с товарищами. Дани оказалась в окружении юных философов. В сравнении с ее мужем и братом они выглядели почти детьми. Даниэль и Лоран, не сдав экзамен на степень бакалавра, теперь повторяли курс, имея за плечами лишний год. Мрачный блондин подозрительно косился на живот Дани, словно никогда в жизни не встречал беременной женщины. Остальные непринужденно болтали, притворяясь, что не находят в положении Дани ничего особенного. Компания обменивалась едкими критическими замечаниями по поводу последних фильмов. Все были единодушны в том, что эти новые картины — не что иное, как оскорбительный вызов искусству и здравому смыслу. Неожиданно в центре кружка возник высокий худощавый усатый человек в очках. Это был Коллере-Дюбруссар собственной персоной. Он доброжелательно и одновременно с интересом посмотрел на Дани. Без сомнения, кто-то из учеников уже довел до его сведения, что Эглетьер женат. Поколебавшись мгновение, Даниэль гордо произнес:

— Месье, разрешите вам представить мою жену. Дани, это господин Коллере-Дюбруссар, мой преподаватель философии.

Тот учтиво поклонился и пожал протянутую Даниэлой руку.

— Я счастлив познакомиться с супругой одного из моих лучших учеников. Надеюсь, до скорой встречи, мадам. До завтра, господа.