Екатерина Двигубская - Ведьмы цвета мака

Мимо проплыла пожилая женщина с лицом состарившегося ребёнка, её походка, одетая в длинные штаны, была сбивчивой и неверной, как у годовалых малышей. Марина, усмехнувшись, отпустила свою фантазию на листок и постаралась накидать эскиз брюк.

— Главное, чтобы художник был наблюдателен, — сказал подошедший Оскар и положил на стол салфетку, на которой несколько месяцев назад Марина нарисовала Светлану. Женщина с удивлением посмотрела на молодого человека. — Это ваше, — заверила его спотыкающийся голос.

— Вижу.

Оскару стало неудобно от того, что он незвано вторгся в чужую жизнь, как пропуск, держа замызганную салфетку. Может быть, Марина совсем не хотела о ней вспоминать, или сейчас у неё настроение побыть одной, а не блуждать в закоулках ненужной беседы. Оскар, пересилив себя, всё же спросил:

— Как дела?

— Спасибо, хорошо. Давно не виделись, — неожиданно улыбнувшись, сказала Марина.

— Не хотите со мной прогуляться, у меня через пятнадцать минут заканчивается смена. — Оскар схватился за стул, чтобы хоть как-то удержаться, не свалясь в застенчивость или настырность.

— Нет, мне ещё тяжело ходить, недавно сняли гипс, — весело сказала Марина.

— Упали?

— Авария. Садитесь ко мне. Выпьем кофе.

— Не могу, нам не разрешается подсаживаться к клиентам.

— Вы где-нибудь учитесь?

— Только что окончил текстильный институт. А что?

— Ничего. У вас есть эскизы?

— Хотите покажу? У меня кое-что с собой.

— Валяйте.

— Подождите. — Официант снял передник, пьяной походкой подошёл к американскому администратору и спокойно сказал: — Я увольняюсь, — после чего нырнул в разъезжающиеся двери кухни. Стоя над чаном с бурлящим варевом, он досчитал до десяти, раздражая ноздри назойливым запахом варёных овощей. Достал из шкафа папки, засунул на их место передник — всё, больше его ничего не связывает с этим гастрономическим вибратором, созданным удовлетворять незатейливые вкусы клиентов. Оскар, загадочно улыбнувшись, помешал ведьмино варево и рванул к выходу, пока его никто не схватил и не вернул в строй механизмов, наматывающих километраж ресторанного сервиса.

— Мечтал выпить здесь кофе, — сказал он, усаживаясь за столик Марины.

— Почему?

— Потому, что это запрещено. И потому, что не люблю систему.

— Молодость, молодость. Без системы будет анархия.

— Люди творческие всегда вне общества, они для него слишком неудобоваримые и весёлые.

— Вы гомосексуалист?

— Вопрос некорректный.

— Извините, — теперь покраснела Марина, она потупилась в стол, на котором стояло её расползшееся, разморённое солнцем пирожное. Женщина отставила десерт на соседний стол. Пожилая дама с походкой ребёнка, которая, как оказалось при ближайшем рассмотрении, удивительно походила на коричневую старуху, чиркнула взглядом по шоколадной корочке пирожного, её соседка удержала её за руку. Марину поразили глаза двойника коричневой старухи — в них была бесовская насмешка и тоска, казалось, что из-под вытертых бровей торчат две стальные спицы, готовые воткнуться в любого, кто не понравится старухе, а её проваленный в себя рот был похож на могилу, в которую сбрасывали отжитые жизни, Марина вздрогнула.

— Вы уже в том возрасте, когда стыдно краснеть, — донёсся до неё голос Оскара. Марина непонимающе посмотрела на него:

— Вы что, молодой человек?

— А что? На мой вкус, нет ничего скучнее, чем молодые лица. Наше общечеловеческое несчастье состоит в том, что мы пропускаем тот момент, когда перестаём сожалеть, что нас называют маленькими, и начинаем ненавидеть за то, что нас признали взрослыми.

— Оскар — странное имя. А меня зовут Марина.

Молодой человек нетерпеливо подпёр её локоть стопкой бумаг, Марина опустила глаза, она не могла прийти в себя от взгляда старухи. Марина смотрела на работы и не видела, застревая на шероховатой поверхности бумаги. Марина с шумом вытолкнула из себя воздух, и вдруг её сознание зацепилось за знакомый крой брюк, именно такой она придумала неделю назад, женщина стала быстро листать папку, потом опять замерла… Она разглядывала работы молодого человека, её глаза словно отдыхали в красоте. Ничего лишнего, всё завершено и лаконично. Каждый рисунок был не просто моделью для модного платья, а ещё и портретом женщины, набросанным эскизно, но с поразительным пониманием характера и индивидуальности человека. Оскар сидел смущённый, спрятав серые глаза, острый треугольник кадыка ходил вверх и вниз на тонкой шее. Ждать было мучительно, ему казалось, что сейчас скажут приговор, от которого будет зависеть его дальнейшая жизнь.

— Свежо, но сыро. Вы отличный рисовальщик, но не умеете правильно распределять силы. Вам надо многому учиться, вы ещё не оформились. Избегайте энтузиазма и пафоса! — сказала Марина, её голос звуча отчуждённо, а слова выходили не те, что хотелось сказать, они, как жабы, выпрыгивали изо рта и шлёпались на стол, оставляя всюду мокрые, неопрятные следы.

Лицо Оскара вспыхнуло. Откуда-то вырвался крик, его догнал и поглотил звук разбитой посуды. Молодой человек не шелохнулся, он сидел по-детски расстроенный, из его глаз капала печаль и расползалась по воздуху, а потом вставала комом в горле и не давала дышать.

Марина посмотрела в окно — стукаясь об оконную раму, в нём плавало солнце, похожее на неряшливый подсолнух с тыквенными семечками. Легкомысленное светило хотело, чтобы Марина успокоила Оскара. Дивясь себе, она неловко обняла молодого человека, по-собачьи заглянула в глаза. Его плечи были молчаливы и слегка обижены.

— Стремление определяет судьбу человека. У вас масса идей. Приходите ко мне?

— Работать?

— Посмотрим. А как вы догадались, что я занимаюсь швейным делом?

— Ну, во-первых, вы соответственно одеты. Во-вторых, вы рисуете, сидя в кафе, выхватывая вдохновение из окружающих мелочей. Могу сделать вам комплимент — это признак таланта, когда сиюминутная нелепица преобразовывается в произведение искусства. — Его обычная манера выражаться брала верх над разочарованием, и на лице Оскара всё чётче проступала добродушная ирония.

— Опять пафос, смешанный с энтузиазмом. В ваших работах весь ваш характер. Вы лентяй — вот что я вам скажу.

В левый глаз Оскара стукнул солнечный луч, залив всё лицо молодого человека бессмысленной улыбкой. Оскар вскочил на ноги и прокричал:

— Быть ленивым, вором, ну ещё немножечко провокатором — это качества одарённого человека. Можно мне сигарету? — Он сел обратно на стул.

Марина протянула пачку.

— Какова ваша цель?

— Париж.

— Почему Париж, а не Милан?

— Потому что Париж — это звезда, несущаяся к небу цивилизации.

— Чур вас с вашей инфантильной поэзией. Приходите завтра в три часа дня. Я нахожусь по адресу — Большая Дорогомиловская улица, дом 7.

— Отлично. Давайте я вас провожу.

— Вы всегда предлагаете дамам прогуляться?

— Нет, только тем, с кем хочу подружиться.

— А кто вы по гороскопу?

— Скорпион.

— А-а-а.

— Что, так плохо?

— Ну, хорошего мало.

Идя по кафе, он поцеловал руку тем самым пожилым посетительницам — пани Вроне и удивительно красивой женщине в чёрной шляпе. Она приподняла плечо, на котором была приколота бриллиантовая звезда. Марина замерла на секунду, но потом её взгляд наткнулся на глаза пани Врони, они грызли её ненавистью и злобой. Марина спряталась в светскую улыбку и отошла на безопасное расстояние. Она заметила, что под их столом стоит портфель с золотой пряжкой.

— Эта женщина стоит вашего неодобрения, — сказал Оскар и ещё раз поцеловал руку пани Вроне.

Вернувшись домой, Марина стала обзванивать своих когда-то уволенных швей. Кто-то уехал, но всё же ей удалось отыскать Эльвиру, Аню и ещё троих. Довольная собой, она взяла роман Анны Российской. Канва сюжета вилась ловко, язык своеобразный, но какой-то легковесный, словно заигрывающий с читателем своим остроумием. Марина, хлопнув книгой, произнесла вслух:

— Женщинам не хватает серьёза! Мы обладаем отличным чувством юмора, стиля, но мы всегда стоим ногами на земле. В нас нет варварства и размаха мужчин. Надо скинуть с себя путы и полететь. Нельзя отказывать себе в гениальности только потому, что ты женщина. Культура — процесс накопительный. Не было женщин-гениев — будут! Это моя…

Произнося этот неловкий монолог, Марина налилась краской и начала махать руками, словно и вправду пыталась оторваться от земли и унестись в заоблачные выси. Её взгляд блудил по комнате, не храня верности ни одному предмету, губы шлёпали друг об друга, и казалось, вот-вот с них капнет пена, а эпилептические судороги скрутят всё тело, но, слава богу, в дверь неожиданно позвонили. Марине ничего не оставалось, как ринуться в прихожую. По дороге натолкнувшись на своё растерзанное отражение в зеркале — глаза кипели, щёки горели, всё тело было перекручено, Марина пришла к твёрдому убеждению, что философствование действует на неё разрушительно.