Фёкла Навозова - Над Кубанью зори полыхают

— Ты, Митро, может, без лошадей поедешь выбирать себе невесту? Ведь лошади‑то ещё не запряжены, а ты уже взгромоздился на тачанку.

Митька вспыхнул:

— Да иди ты!.. — Он выругался.

Работник с удивлением взглянул на него. От тихони Митьки такое он слышал впервые.

— Ну, знаешь, дружок, я тебе не мальчишка! Вот скажу отцу, так он тебя за пакостные слова отхлещет как следует. Не посмотрит, что жених.

Митька и сам не мог понять, как у него вырвались скверные слова. Он смущённо потупил глаза и продолжал размышлять. Что его собрались женить, теперь ему и самому стало совершенно ясно.

«Не гулял, не женихался, только с овцами возился. Какой я жених? Я и девок боюсь… Да и лицом коряв. Какая девка такое лицо целовать станет…»

Из хаты вышел принарядившийся отец, за ним мать. Работник сунул в руки Митьке вожжи и побежал открывать ворота. Митька чмокнул. Вороные, закусив удила и кося глазами, дружно подкатили тачанку к крыль–цу–Отец и мать, перекрестившись на восток, стали усаживаться в экипаж. Вышедший на крыльцо дед пожелал им счастливого пути–дороги и пошёл к забору, чтобы взглядом ещё проводить мягко покатившую по пыльной дороге тачанку.

Выглянула из окна хаты соседка. Окликнула деда:

— Али выбирать невесту поехали?

Дед кивнул головой.

— Ну, дай бог, дай бог! Што же, пора подошла — надо женить.

Дед хмуро молчал. Соседка, зная, что старик не любит растабаривать с бабами, перелезла через плетень к куме, и начались догадки: кого все‑таки Заводновы будут сватать?

Заводновская тачанка стрелой мчалась по пыльной дороге. Митькин наряд вызывал зависть у встречных парней. Заневестившиеся девки, табунком идущие на ярмарку, шумно шарахнулись на обочину дороги, высоко подняв при этом верхние юбки. Видны были белоснежные, обшитые кружевами и расшитые красными и чёрными нитками юбки — исподницы.

— Гляньте! Заводновы никак выбирать едут? — крикнула одна из девок. — Кого бы это?

— Как же это тебя миновали, Аксютка! — съехидничал кто‑то. — Хороша была бы парочка — баран да ярочка!

— Очень он мне нужен, такой рябой! — передёрнула плечами Аксютка.

— Рябой, да любой.

Девчата миновали последний переулок, и вот она, ярмарка. Людей — видимо–невидимо, шум, гам. Любопытная Аксютка окликнула хромого гармониста Яшку:

— Яшенька! Разузнай‑ка, кого Заводновы выглядывать будут? Интересно ведь — с нашего края али нет?

Играла лира, сверкал бисер на занавесях каруселей, мелькали ярко раскрашенные деревянные кони. Заливались рожки и свистелки. Уже слышались песни подгулявших казаков, заливистый женский смех, выкрики торговцев.

Спугнув с церковных крестов стаю крикливых галок, на колокольне затрезвонили колокола: кончилась обедня. Люди прямо из церкви повалили на ярмарку, по пути доедая просвирки.

Громче заиграла лира, быстрее завертелись карусели. Много зевак собралось около циркачей. На подмостки вслед за клоуном вышли двенадцать девушек в диковинных нарядах. Шелк, бархат, бисер сверкали и переливались. Одна из девушек вдруг закричала:

— Ай–ай–ай! Сюда! Сюда!

Клоун, смешно подпрыгивая, затрубил в маленькую дудочку. На подмостки выскочила крошечная лохматая собачка в малиновом жилете и картузе. Она поднялась на задние лапки и стала раскланиваться.

Заводновы, оставив тачанку поблизости у знакомых, тоже глазели на циркачей. Мать Митьки, простодушная толстуха Алена, заохала, всплеснув руками:

— Крали‑то какие! Ты погляди, старик, какие девки-красавицы! — И потом уже тише, наклоняясь к самому уху мужа, добавила: — Такую бы кралю нам в невестки!

Старый Тарас сердито толкнул жену локтем:

— Ошалела, дурёха! Ты што! Это же шутихи! — Рассерженный Тарас потащил жену подальше.

А Митьке не хотелось уходить. Он дёрнул отца за пояс:

— Бать, я останусь поглядеть. Вон девчата с нашей улицы с Яшкой и Мишкой там. Потом найду вас с маманей.

Отец ткнул его кулаком в бок. Митька умолк и послушно поплёлся вслед за родителями в винный ряд. У Митьки мелькнула догадка: «Ага, вот куда метит батя, видно, Нюрку сватать хочет!»

Из‑за бочки выглянула жена Костюшки Ковалева — Поля. Она неприветливо поглядела на Митьку. Видно, материнское сердце подсказало, зачем подошли Заводвовы. Поля торопливо, вроде по делу, отозвала мужа, Тарас повернулся к своим и сообщил:

— Анна ихняя тут с девками на релях[5] качается. Пойдем глянем на эту забаву.

Митька шёл и, чувствуя на себе любопытные взгляды девчат, не смел поднять глаза. А мать, не понимая его смущения, тараторила:

— А ну, сыночек, покажи мне, какая же из них Нюрка Ковалева? Говорят — красавица!

Митька с досадой прошипел:

— Сама ищи! Чего пристала?

На каруселях кто‑то громко закричал:

— Нюрка! Нюрка Ковалева! Твой черёд!

На подножки бойко вспрыгнула девушка в голубом атласном платье. На плечах газовый шарф. Лира заиграла вальс, карусель закружилась, взметнулся лёгкий шарф.

Постепенно карусели замедляли ход, останавливаясь. Вместе с другими сошла с них и Нюра. Мать Митьки подошла и заглянула ей в лицо, ласково спросила:

— Ты чья будешь, девушка?

— Ковалева, Лексахи Ковалева внучка, — простодушно ответила Нюра.

— Лексаху‑то знаю, как не знать, да и нас‑то, Заводновых, добрые люди в округе тоже знают.

Мать Митьки откровенно разглядывала девушку.

Нюра, поняв, зачем Заводнова подошла к ней, взглянула на рябого Митьку и торопливо отошла. А тот красный как варёный рак в замешательстве мял полу бешмета.

Тарас поглаживал свою окладистую бороду. Он был доволен смотринами: лучшей невесты для его Митьки и не сыскать во всей станице.

— Ну, теперя, парень, вот, возьми грошей. Иди гуляй! А мы с матерью пойдём в гости.

Митька обрадовался, что наконец кончились его мучения, и бросился к цирку искать друзей.

Наступали сумерки. Гасли последние краски заката. На небо выкатилась большая красноватая луна. Люди расходились и разъезжались по домам. Расставшись с подругами, Нюра свернула в заросший акациями переулок.

Вдруг сбоку метнулась тень…

— Ай! — вскрикнула Нюра.

— Молчи. Это я, — прошептал Архип.

— Тоже придумал, — рассердилась Нюра. — Пусти…

— А ты не убежишь?

— Не убегу, — пообещала Нюра. Она уже пожалела о том, что была с ним резкой.

Хрустнула ветка.

— Ой, что это?

— Видно, кошка. Пойдем в сад, там пас никто не увидит.

Подождав немного, они перелезли через плетень и оказались под яблоней. Архип поднял Нюру и усадил на толстую ветку.

Нюра закинула ему па плечи слабеющие руки, прижалась к его груди…

На колокольне пробило двенадцать раз. Испуганные звоном, громко заплакали сычи. Где‑то далеко–далеко устало пиликала гармошка. По кочковатой дороге продребезжала бричка с подгулявшими казаками. Над садом сверкали, переливаясь, Стожары.

Нюра шла домой по переулку, а Архип, легко перемахнув через каменный забор, не торопясь пошёл огородами.

Стукнула калитка, заворчали и успокоились собаки. Пугливой тенью метнулась Нюра к двери дома. И тут же услышала ворчливый голос матери:

— Поздно что‑то ты стала приходить, Нюрка. Гляди, ума не прогуляй! Девичью честь потеряешь — весь род наш опозоришь и жизню свою разобьёшь.

Слушая укоры матери, Нюра поспешно сбросила платье. Не успела она юркнуть под одеяло, как заскрипели половицы, послышался глухой старческий кашель Деда. Он забубнил, точно бухая в барабан:

— Это Нюрка, што ли, пришла?

Поля не отвечала. А Нюра, крепко прижавшись к подушке, просила её не отзываться.

Дед дёрнул дверь:

— Слышь, оглохли, што‑ли–ча? Я спрашиваю, Нюрка это пришла?

— Да што вы, батюшка, спать‑то спокойно не даёте. Спа давно дома! Еще с вечера.

В это время по двору громко зашлёпал босыми нога–Ми Костюшка. Он спал на амбарном крыльце и, видно, решил выручить любимицу дочку:

— Это я, батюшка, запор на калитке проверял.

— Ты? Эх и дурак же ты, Костюшка, вот што я тебе скажу. Нюра в калитку с улицы, а Архип в другую — с огорода… Эх ты, дурак, ничего не видишь!

Дед с досадой грохнул дверью и скрылся в своей спальне. А Костюшка, почесав под рубахой живот, зашагал к себе, размышляя: «И што это бате не спится? И днём и ночью все примечают, ничего не пропустят!»

Бывший опальный студент Кутасов решил до лучших времён остаться в Ново–Троицкой. Как он считал, надзор в станице осуществлялся не дошлыми полицейскими чинами, а не особенно искушёнными в политике людьми. С разрешения атамана отдела Кутасов по вечерам обучал грамоте казачат–допризывников и других желающих.

Для привлечения молодёжи Кутасов наладил в школе волшебный фонарь и по субботам, после занятий, показывал «туманные картины». Это были иллюстрации к «Тарасу Бульбе», к «Сказке про Иванушку–дурачка». Иногда учитель веселил учеников, показывал теневой театр. Один за другим скакали зайчики, за ними гнались собаки, мелькали смешные рожицы чёртиков. А то вдруг возникал на экране карикатурный портрет местного мироеда, звучали острые комментарии учителя. Задетые этим «персонажи» жаловались станичному атаману и участковому начальнику. А те сетовали на отдельского атамана, разрешившего крамольнику учить казачат.