Михаил Первухин - Пугачев-победитель.

— Боюсь, толку от этого вспаривания будет мало! Раскис «анпиратор» наш, словно медовый пряник от сырости.

— Подбодрим!

Какие меры Хлопуша принял, чтобы отрезвить уже неделю непросыхавшего Пугачева, трудно сказать, но во всяком случае часа полтора спустя, когда в одной из зал кремлевского дворца собрался на скорую руку созванный «Верховный тайный совет», «анпиратор» был в состоянии принять в совещании участие.

У него были мутные, налившиеся кровью глаза, синие губы, покрытый испариной лоб, и руки тряслись, как в лихорадке. Сидел он в своем кресле вразвалку, а когда ему приходилось говорить, то из уст его вырывался совершенно осиплый голос.

Вспоминая, каким ему пришлось впервые увидеть «анпиратора» немного больше года назад, князь Мышкин-Мышецкий невольно подумал, что тогда это был еще человек, пусть и сильно поживший, но все же бодро державшийся, живой, подвижный и отличавшийся умением быстро соображать. Теперь о прежнем «Петре Федорыче» осталось одно воспоминание, только его тень. Следы неудержимо быстрого разрушения замечались и на лице, и во всем теле. Когда-то стройное сухощавое тело степного поджарого волка — кости да стальные мускулы — за это время налилось нездоровым жиром. Пугачев нагулял брюхо не хуже готовой рассыпаться беременной молодки. Его стан согнулся. Ладони превратились в подушки, а пальцы с кривыми и неопрятными желтыми ногтями казались разбухшими. Большой сизый нос привычного пьяницы, весь изрезанный темными жилками, заметно скривился на сторону и как-то беспомощно повис над тронутыми сединой растрепанными усами. Под глазами вздулись словно наполненные водой серые мешки. Дряблые щеки, изрезанные морщинами, тряслись при каждом движении, как налитые киселем пузыри. «Не надолго же тёбя хватило, мужицкий царь! Скоро же ты сгорел, холоп!» — брезгливо подумал Мышкин, наблюдая вяло возившегося и сопевшего в кресле «анпиратора».

«Верховный тайный совет» сам собой зародился еще в первые дни пугачевского движения далеко от Москвы, там, в приуральских степях. Состоял он из неопределенного числа членов, ибо никакого статута или правил не было, а просто по мере надобности созывалось совещание из наиболее видных и влиятельных сторонников «Петра Федорыча», среди которых главная роль принадлежала всегда представителям «Пафнутьева согласия» в лице членов семьи Голобородько. Бывали времена, когда после сильных поражений «совет» имел всего пять-шесть членов. По мере успехов он разрастался, так как Пугачев вводил в него новых и новых членов из своих сподвижников. Там были люди из самых разных народностей: из башкир, киргизов, казанских и астраханских татар, уральских и донских казаков, из чувашей, черемисов и других инородцев, не говоря уже о великороссах и малороссах. Одно время в совещаниях принимали участие с правом голоса Чеслав Курч и Михал Пулавский, брат знаменитого конфедерата. Перешедшие на сторону Пугачева сержант Кармицкий и поручик Минеев долго играли там роль знатоков по военной части

Ко дню описываемого совещания из старых членов «Тайного совета» уцелели лишь немногие, например, Прокопий и Юшка Голобородьки, богатый яицкий казак Шилохвостов, сибиряк из «безпоповцев» Ядреных, князь Мышкин-Мышецкий Творогов и Хлопуша. А список погибших в боях, предательски убитых завистливыми товарищами, попавших в руки сторонников Екатерины или бежавших и пропавших без вести включал в себя по меньшей мере сотню имен, из которых история сохранила память лишь о десяти или двенадцати.

Когда Хлопуша привел с трудом переступавшего «анпиратора» и заседание было объявлено открытым, слово взял канцлер. Он очень кратко изложил положение дел. Представлялось это положение очень мрачным: кроме внутренних сложностей, грозила тяжелая война с Польшей. Надежды на то, что удастся против панов поднять польских холопов, пока что не оправдывались. Польская армия невелика, но хорошо вооружена и дисциплинирована. Руководит ее действиями очень способный боевой генерал Владислав Вишневский. У поляков, правда, мало артиллерии, зато имеется превосходная кавалерия.

— Били мы ляхов, где только ни попадало! В хвост и гриву дули! — хвастливо высказался Шилохвостов.

— Ну, положим, «мы» их не били! — оборвал его Хлопуша. — Катькины енаралы, те, двистительно, расчесывали им кудри.

Затем Хлопуша принялся излагать состояние военных сил, имеющихся в распоряжении «анпиратора», и по мере того, как он говорил, лица участников совещания светлели

— Так мы панов как воробьев, шапкой накроем! — облегченно вздохнув, заявил Ядреных. — Шутка сказать, кака сила у его величества?! Двести тыщ!

Хлопушу передернуло. Посмотрев исподлобья на начетчика, он буркнул:

— А ты бы помалкивал! Что ты понимаешь?

Затем он стал рисовать обратную сторону дела:

— В Перми сидит Михельсонов, в Оренбурге — Голицын, в Питере — господа сенаторы, которые могут когда-нибудь и сговориться. На Украине крутит и вертит проклятый Полуботок. По донесениям из Киева, у Полуботка большие замыслы: собирается сам в «анпираторы» пролезть. Но хуже всего то, что и сам народ ненадежен, всюду бунты, восстания. В Саратовской провинции опять объявился новый самозванец, беглый дворовой из кучеров, Акимка Лядовский, который таскает с собой такого же самозванца «цесаревича», Тишку-поповича. В Моршанске крепко угнездился другой «цесаревич», Юрка, бывший чернец. Да перечтешь ли всех? Одного уберешь, другой выскакивает. Мутят черный народ сбивают с толку солдатье. Везде и всюду приходится держать сильные отряды.

— Да поляков-то много ли? — спросил Шилохвостов. — Сам говоришь, и двадцати тыщ не будет! Ну, пошлем против них тыщ... тыщ сорок. Как шарахнем!

— Не ты ли шарахнешь? — покривился Хлопуша. — Храбер что-то стал! Позабыл, как тебе под Васищевым Голицын чесу дал. А было у тебя шесть тыщ, а у него, у Голицына, двести егерей да эскадрон драгунов.

— Так что ж с того, что у меня шесть-семь тыщ было! — возразил запальчиво Шилохвостов, — Солдат настоящих много ль у меня было? Как кот наплакал! А протчее — сволота сплошная!

— А с кем супротив ляхов пойдешь? С той же сволотой! Сунься-ка! Попробуй!

— Ты енарал-фельдмаршал! Ты и должон вести армею! — вмешался Ядреных, у которого давно были свои счеты с Хлопушей.

— По-настоящему, сам его царское величество должон бы супротив врагов подняться, — слащавым голосом высказал свое мнение новый московский старообрядческий архиерей Никифор.

Пугачев тупо посмотрел на него, икнул, потом осведомился

— А Москву на кого оставить? Давно она, Москва, бунтовала? Я-то пойду, мне что! Наплевать! А только я за ворота, тут же какой-нибудь Елисеев опять воду замутит!

Он стал горячиться, почти кричал:

— Да и с кем идти-то? Игде солдаты настоящие? Игде офицерей брать? Борька Минеев правильно говорил: без офицерей, как без рук! А у нас кто в офицерах ходил? А почнешь отдавать сиволдаев под начальство казакам, они на дыбки становятся! Опять же у ляхов конница. Бывал я в Польше, видел ихних уланов! Ничего особенного, но, между протчим, супротив уланов нужно настоящих кавалеристов выставлять. Башкирята да киргизы не очень годятся. Наши гусары да драгуны — ну, так. А сколько их у нас?

— Может, откупимся как ни есть? — не то спросил, не то предложил Никифор.

— Надо откупаться, ничего не поделаешь! — прозвучали за ним голоса Прокопия и Юшки.

— Кабыть зазорно откупаться-то?! — нерешительно заявил «анпиратор» — От ляхов да вдруг...

— Деньгами откупаться? — осведомился канцлер.

— Известно... Ну, вот придет «золотой обоз» из Екатеринбурга, — заплатим, сколько там полагается

— Ничего не выйдет! — сухо заметил Мышкин. — Хоть и все то золото отдадим Вишневскому, ничего не выйдет, потому что не хватит покрыть и половину контрибуции!

— А он остальное подождет!

— А он, ожидая остального, Смоленск займет! В его грамоте так и сказано: Смоленск должен быть сдан в обеспечение уплаты, независимо от той части, которая не может быть внесена немедленно. Значит, одной тысячи не хватит — сдавай Смоленск!

Участники совещания стали смущенно переглядываться. Кто-то' буркнул насчет польской жадности. Пугачев тревожно завозился и засопел.

— А ежели мы им Смоленск отдадим? — робко спросил Ядреных.

— А ты знаешь, сколько верстов будет от Смоленска до Москвы? — ответил вопросом на вопрос Хлопуша.

— Нюжли так близко? Ах ты, господи! Вот дела...

Сразу все загалдели, набросились на притихшего «анпиратора». Кричали возбужденно:

— Ты что же молчишь? Царство, можно сказать, пропадает, а тебе и горя нету? Кто царь? Ты, поди, и Москву ляхам сдать не откажешься? Что тебе Москва?! Тебе была бы Танька под боком, а на столе водка, так ты и пальцем не двинешь.

«Анпиратор» хмуро и вяло оглядывался вокруг, словно все это его не касалось, и облизывал потрескавшиеся губы.

— До тебя Россию все боялись! — с негодованием заявил Никифор. — Баба на троне сидела, а кто Россию хоть пальцем тронуть смел? Никто!