Александр Хазин - И.О.

Когда Валентина Сергеевна вошла, Голова отметил про себя, что она баба ничего, хотя немножко худовата и платье на ней слишком яркое для руководителя спецлаборатории. Но ему даже понравилось, что Воронцова спокойно поздоровалась и не стала сразу говорить, что она, мол, рада познакомиться, что наконец-то они дождались нового директора и что она, де, чувствует, что они сработаются.

— Вы просили меня зайти? — спросила она.

И хотя Алексею Федоровичу хотелось сразу поправить ее, сказав, что он не "просил зайти", а "вызывал", но он промолчал и показал рукой на стул.

— Садитесь…

Воронцова села, а Алексей Федорович, перед глазами которого лежало ее личное дело, пытался незаметно разглядеть ее имя и отчество. Он не видел, что Воронцова, от внимания которой это не ускользнуло, улыбнулась.

— Расскажите, Валентина Сергеевна, в общих чертах, над чем работает ваша лаболатория.

Воронцова, как показалось Алексею Федоровичу, чуть вздрогнула, внимательно посмотрела на него и как-то странно прищурилась.

— Последние пять лет мы занимаемся проблемой полупроводников.

В те годы полупроводники были еще далеко не так популярны, как сейчас, когда любой шестиклассник вам легко объяснит, что такое транзистор и триод.

— Пять лет!.. За такой срок, товарищ Воронцова, можно бы проводниками и в целом заняться…

Валентина Сергеевна встала, подошла к столику, на котором стоял графин, и стала наливать в стакан воду. Руки у нее дрожали.

— Газеты выписываете, товарищ Воронцова? — вдруг спросил Голова.

Казалось, что по бледному, красивому лицу Воронцовой пробежала какая-то судорога страдания. Валентина Сергеевна молчала.

— Так. Не желаем, значит, отвечать?.. Ну что ж, отложим разговор на другой раз… Вы свободны, товарищ Воронцова…

Валентина Сергеевна быстро пошла к дверям, но вдруг повернулась, посмотрела прямо и открыто на сидящего за столом директора. Глаза у нее были опять веселые и ясные.

— Древние полинезийцы, — как будто задумчиво сказала она, — считают, что боги сделали людей из глины. И характер человека зависит от того животного, чью кровь примешали к глине. Кровь крысы делала человека вором, кровь змеи — предателем, кровь орла означала мужество, гордость… С этой точки зрения к глине, из которой сделаны вы, подмешали, по-видимому, кровь индюка…

Так началась война между ними. Средства в ней были разными.

Воронцова действовала старомодным и малодейственным методом выступлений на собраниях, летучках и в печати. Голова применял современное мощное оружие доносов и провокаций. Бой был неравным: шпага против заявления в местком. Однако Воронцову свалить было не так легко. Даже Геннадий Степанович Осторожненко ничего не мог сделать, хотя вызывал Воронцову несколько раз, после чего она обычно получала бюллетень на три дня в связи с обострившейся сердечной недостаточностью.

Попытка уволить Воронцову "в связи с ликвидацией лаборатории" не привела ни к чему; из Москвы пришла такая решительная телеграмма, что Голова понял: дезавуировать Воронцову надо только основываясь на ее мировоззренческих ошибках.

И вот, наконец, сегодня долгая борьба завершилась его победой. Доклад несколько раз прерывался аплодисментами, собрание приняло развернутое решение. Воронцова молчала.

Алексей Федорович с удовольствием принялся за бутерброды с семгой, ибо от идейной борьбы, как известно, можно проголодаться не меньше, чем от вольной борьбы или от самбо.

Переселенский вошел в кабинет без стука.

— Ну, поздравляю, поздравляю! Все только о докладе и говорят!

И хотя оба они знали, что доклад написан Переселенским, они делали вид, что не знают этого, и долго обсуждали сегодняшнюю конференцию.

В разговоре с начальством Переселенский всегда умел находиться на той грани панибратства и почтительности, которая свидетельствует об отсутствии какого бы то ни было заискивания и одновременно говорит об уважении. Иногда он даже переходил с начальством на "ты", правда, делалось это всегда как бы в пылу разговора, что можно было принять и за оговорку.

Голова пододвинул к Переселенскому бутерброды и, чувствуя сейчас особое расположение к этому человеку, сказал совсем уж по-свойски:

— Спасибо тебе, Аркадий Матвеевич!

И, покачав головой, с ласковой начальнической укоризной добавил:

— Уж больно много ты мне этого Маяковского повставлял… Я прямо язык чуть не сломал…

Аркадий Матвеевич понимающе улыбнулся и развел руками:

— Номенклатурному работнику без Маяковского никак нельзя. Несолидно…

Аркадий Матвеевич вытащил из кармана блокнот, некоторое время перелистывал странички, создавая естественный интервал между частным дружеским разговором и деловой частью.

— Значит, так. Ближайшие ваши выступления я набросал: на ученом совете, на закрытом партийном собрании, потом тут писатели вас приглашали…

— Писатели? — удивленно переспросил Голова — Это зачем?

— А они любят встречаться. У них на это специальные средства есть. Не пропадать же им…

Голова засмеялся и с восхищением посмотрел на своего заместителя по хозяйственной части.

— Я их и не видел сроду, твоих писателей!

— У писателей выступать просто, — заметил Переселенский. — Сначала скажете, что они оторваны от жизни, а потом — что они в долгу перед народом…

Беседа могла бы и затянуться, если бы ее не прервал осторожный стук в дверь.

Голова нахмурился. Он не любил, когда сотрудники приходили со своими просьбами в неурочное время.

В кабинет вошел старик в пиджаке, напоминавшем модную когда-то толстовку, в плохо отглаженных брюках и белоснежной рубашке, с галстуком, завязанным толстым, бесформенным узлом.

Сравнительно быстро для своих лет он пересек кабинет, приблизился к Голове и посмотрел на него с нескрываемым любопытством.

— Боже мой! — воскликнул Переселенский, протягивая вперед обе руки. — Какими судьбами? — И, обращаясь к недоумевающему Голове, добавил: — Ответственный редактор нашего научного журнала академик Георгий Савельевич Полещук.

Старик продолжал откровенно разглядывать Алексея Федоровича.

— Скажите, молодой человек, где вы учились? — спросил он вдруг, и в его голосе была такая искренняя заинтересованность, что Алексей Федорович даже не успел обидеться.

— Университетов не кончал, товарищ Полещук, — скромно сказал он. — Некогда было… Я, знаете, из крестьян.

— И Ломоносов из крестьян, — сказал академик, — и при царе жил. И однако же нашел время…

Он вытащил из бокового кармана пиджака скрепленную аптекарской резинкой рукопись. Аккуратно держа ее на весу и разглядывая точно какое-то невиданное насекомое, он снова обратился к Алексею Федоровичу:

— Я, видите ли, получил вашу статью… Вот эту… Если не ошибаюсь, вам хотелось бы расценивать ее как кандидатскую диссертацию…

— Точно, — сказал Голова, ничего не подозревая, — у меня уже и рецензия есть.

Ученый положил рукопись на край стола:

— Вы за кого же меня, голубчик, принимаете?.. Я ведь, голубчик, почетный член Британского королевского общества… Посмотрите, душенька, что вы тут нацарапали! — Он схватил рукопись, стянул с нее резинку и, открыв на первом попавшемся месте, прочитал:

— "Партия учит нас, что газы при нагревании расширяются на 1/273 часть своего первоначального объема…"

Старик вытащил носовой платок, оглушительно высморкался и пальцами стер выступившие на глазах слезы.

— Но ведь это же закон Гей-Люссака! При чем же здесь наша уважаемая партия? — Профессор снова перелистал несколько страниц. — Или вот: "…С каждым годом наши слабые токи становятся все сильней и сильней…" — Он закашлялся и долго не мог прийти в себя. Из груди его вырывалось какое-то шипение. Он тихо и безудержно смеялся, то и дело прикладывая платок к глазам.

— Простите старика, просто полюбопытствовал, кто автор этой галиматьи… До свидания.

Он повернулся и быстро пошел к дверям. И только у самого выхода, уже не улыбаясь, добавил:

— Забыл сказать. Я тоже из крестьян. Полтавская губерния. Село Лещиновка.

Некоторое время в кабинете царило молчание. Переселенский понимал, что он должен сейчас что-то сказать, но что именно, никак не мог придумать. Голова сидел, уткнувшись тяжелым взглядом в фарфоровую пепельницу. Брови у него сдвинулись в одну линию, нижняя челюсть слегка выдвинулась вперед — это означало, что мыслительный процесс начался.

— Ну что же, — медленно сказал он, постукивая пальцами по столу, — что ж, товарищ Переселенский… Пока мы живем в капиталистическом окружении, возможны всякие провокации…

Алексей Федорович Голова не знал, что произносил эти слова в ту самую минуту, когда Геннадий Степанович Осторожненко, закончив телефонный разговор с начальством, достал из кармана брюк большую связку ключей, открыл тяжелую железную дверь сейфа, достал толстую желтую папку и в одной из лежащих там бумаг записал: "И. о. директора Научно-исследовательского института Голову Алексея Федоровича от занимаемой должности освободить…"