Дмитрий Притула - Ноль три

— Я не рискнул бы приходить сюда вновь, — несло меня, — не может дважды повезти так, чтоб не было читателей. И я бы предложил съездить в другой, более замечательный город, — (о, забыл я в этот момент посмотреть на себя со стороны — молодая красивая женщина, лет пятнадцать между нами разницы, откуда-то взялась отвага встречу назначать — дичь какая-то, бред), — где довольно много культурных учреждений. Эрмитаж, к примеру… — (тут пауза, выжидание). — Или Русский? — (снова пауза, перед человеком не стоит вопрос да или нет, ему нужно выбрать между этими да).

— Тогда Эрмитаж.

— А время?

Она сказала, когда у нее выходной.

— Удача! — с восторгом (чуть, несомненно, преувеличенным) сказал я. — У нас совпадают выходные. Так на платформе? Десять пятьдесят?

— Да.

И я усквозил, а на улице сел на подоконник библиотеки и перевел дыхание: только сейчас почувствовал, как нервничал все это время. Постепенно напряжение прошло, и я почувствовал совершенно неожиданные и непонятные мне умиление и жалость.

Вообще-то на работу я хожу с охотой. Особенно когда полностью отойду от предыдущего дежурства. Но даже если не полностью восстановился, то и тогда нет омерзения — работа она и есть работа, люди ведь болеют. А вот раздражение имеет место, причем не на работу, а на людей, которые за нее отвечают.

Это они мне платят такую денежку, что я вынужден работать десять суток в месяц. У меня по кругу получается почти триста рублей — полторы ставки, плюс разные стажные, да ночные, да первая категория — двести восемьдесят — триста.

Вот если бы они мне платили такие деньги не за полторы ставки, а за одну, то есть не за десять дежурств, а за семь, это было бы вовсе справедливо. Но сейчас я восстановился, выспался, был бодр и потому благодушен. И на оплату своей работы смотрел как на данность, неизбежность вроде смены времен года.

Выпавший вчера снег растаял, под ногами чавкало, но и это не раздражало меня. И было во мне веселое любопытство — первое дежурство при новом начальнике, вот как поведет себя Алферов? Скажет тронную речь? Будет поучать?

А ничего подобного. Он стремительно вошел в комнату, бодрый, подобранный, сказал общее «здравствуйте» и с ходу начал пятиминутку.

— Коротко! Что случилось! Только главное! Что хотите передать сменщикам!

Все! Свободны, товарищи. Ровно пять минут.

И что удивительно — человек при галстуке. То есть торжественный. Мы-то все от галстуков давно отвыкли. Прежде Алферов казался мне вяленьким, а тут — сгусток энергии. Чем, конечно же, произвел на всех приятное впечатление.

И это впечатление усилила Лариса Павловна. Пока Таня укладывала нашу сумку, я стоял на крыльце. Тут и подошла Лариса Павловна.

— А вы знаете, Всеволод Сергеевич, Алферов вчера удивил меня, — сказала она. — Я ему сдавала дела, объясняла все эти графики, формы и сводки, а он задавал вопросы, и, вы не поверите, все умно и впопад. Слушайте, он толковый человек.

— Вот и хорошо, — обрадовался я. — Значит, работу не развалит.

— А вечером я корила себя, что, видно, ошибалась в нем. Я ведь его не очень-то ценила. Так считала, как был он когда-то фельдшером, так фельдшером и остался. Грамотным, конечно, но фельдшером. Да вы и сами знаете: когда все по схеме, он силен, когда нужно отступить от схемы — теряется.

— Но теперь-то другое дело.

— Да, теперь другое дело. И он приживется, пожалуй.

Она пошла в свой бывший кабинет, а я в нашу комнату — к делу поближе.

— Всем вызова! — громко сказала диспетчер Зина. — Бригада, педиатр, фельдшер.

Это она голос пробует — не пропал ли за два дня отдыха. Нет не пропал.

За двадцать пять лет я так и не научился вызовы называть вызовами. Это такой наш медицинский жаргон. И мое высокомерие несомненно. Если для некоторых слов у меня есть двойной счет — с медиками я говорю эпилепсия, инсульт, с немедиками — эпилепсия, инсульт, то с вызовами ничего не могу с собой поделать — не поворачивается язык. Впрочем, я не могу выговорить и всеобщее «поплохел» (в смысле, больному стало хуже). Это, конечно, высокомерие. Что есть во мне, то есть.

— И куда это нас? — спросил я.

— В Марусино.

— И что?

— Пэ-сэ.

Так она ответила на мое недоумение, чего это нас отсылают в район, оставляя город без бригады. «Пс» — так вызывают, так и в листке написано — плохо с сердцем, наша работа. Еще бывает написано «бж» — это болит живот, и «гб» — это, понимать надо, болит голова.

Я с удовольствием езжу утром в район — чем здесь суетиться, так уж лучше прокатиться в район. А когда вернусь — будет пауза в вызовах. Мне приходится больше по городу мотаться, а тут район — все-таки разнообразие.

— Таня, готовы?

— Готовы! — ответила мой фельдшер.

Я достал из портфеля загашник — коробочку с особенно дефицитными лекарствами — положил в сумку, взял эту сумку, а также электрокардиограф, мы сели в наш «УАЗ», да и поехали.

Я в кабине, Таня в салоне (высоко берем, красивое звучание — салон!). Шофер Петр Васильевич был по обыкновению молчалив, меня тоже не тянуло на разговоры, Таня сразу задремала у раздвинутого окошка салона (ее девочке полтора года, она перепутала день с ночью, и Таня постоянно не высыпается, так что любая возможность вздремнуть — подарок судьбы).

Из-за облаков прорезалось розовое солнце, справа был залив, и видно было, что темный лед скоро треснет, но покуда был он ровный и просматривался до дальних горизонтов, дорога узкая, машине не разогнаться, и приятно и легко в такт покачиваниям погрузиться в нехитрые свои соображения.

К тому же интуитивно (и безошибочно, как правило), я угадывал, что работа будет несложной и не надо взводить свою волю в состояние готовности, потому приятно расслабиться.

И мои соображения относились как раз к новому заведующему.

Я пытался сообразить, хорош Алферов или плох, и я не находил ответа.

Все дело в том, что я задумался о нем впервые, как-то прежде он протекал мимо моего внимания. Вот полчаса назад разговаривал, а сейчас не могу его себе представить внятно. Какой-то он средненький, не запоминающийся. Не худ, это точно, но и не толст, он в том равновесии, когда еще чуть, малый толчок, и человек начнет округляться. Да, рост чуть ниже среднего, сантиметров так сто шестьдесят пять — шестьдесят семь. Что в нем приметного? А вот нос и уши. Нос такой маленький, острый, хрящистый. И уши маленькие, как пельмени, и плотно прижаты, словно для полета.

Что я знаю про Алферова? А почти ничего. Что даже и странно: когда люди работают сутками, они все друг про друга знают. И не хочешь знать, а узнаешь. Вот та с мужем поссорилась, а у той дочка заболела, а у той внезапная раздражительность — да она и не скрывает, ничего особенного, привычные обстоятельства, к следующему дежурству буду в порядке.

Расспрашивать не принято, потому что тебе и так все расскажут.

Вот Алферов, он молчун. Худо ли это? Нет, хорошо, особенно если учесть, что все как раз говоруны. И я в том числе.

Мне известно, что Алферов закончил фельдшерское училище, отслужил в армии, потом учился и работал. Пять лет назад, после института, его направили к нам. Жена — фельдшер на каком-то здравпункте. Шестилетняя дочка. Их, жену и дочку, я видел всего раз — в прошлом году был Дедом Морозом и приезжал поздравить девочку.

Одно время Алферов работал в моей смене. И странное дело — мы ни разу с ним не поговорили. Так, фраза-другая, и только по делу. Может, он просто стеснялся ввязываться в разговор со мной, все-таки разница в возрасте. А я разговоры не затевал по простой причине — Алферов меня никогда не интересовал.

Как он ведет себя на дежурстве? Ну, молчит, это понятно. Первое, что делает, приходя на работу, — включает телик и смотрит все подряд — мультяшки, «Служу Советскому Союзу», кинофильмы — все! Уедет на вызов, телик кто-нибудь выключит, Алферов приедет — сразу включает.

На работе не читает вовсе. Нет, вру, несколько раз видел у него книжку про чекистов.

С работой справляется во всяком случае больные на него ни разу не жаловались. И не было грубых проколов — до разбирательства там лечебно-контрольной комиссией или прокурором.

Когда Алферов работал в моей смене, я иногда просматривал его записи. Нормальный, средней грамотности врач. Звезд, что называется, с неба не хватает. Заранее известно, что он сделает на вызове. В каждом случае у него привычная накатанная дорожка.

Ну, что еще? Покладистый. Ни разу я не слышал, чтоб Алферов жаловался на предыдущую смену — вот они, к примеру, не сделали электрокардиограмму, не привезли больного. Тут все понятно — ты такой же, как все, сегодня ты выручил, завтра выручат тебя — это и есть товарищи по работе.

Уж я-то в таком случае обязательно возникну. Чего это они нам свою работу спихивают. Это раз. И больному каково — мало ли что могло случиться за это время. Это два. Чем, конечно же, вызываю недовольство. Но мне и положено возникать — старший смены, кардиологическая бригада. У каждого свое расписание на жизненном пути, верно ведь?