Виктория Рутледж - Долгий поцелуй на прощание

Перед тем как вы прочитаете хотя бы слово из этой книги, непременно нужно сказать, что все ее герои полностью вымышлены. Полностью. Особенно работники издательств. Честно говоря, я бы и не осмелилась на обратное, учитывая, как хорошо относились ко мне в издательстве «Литтл, Браун энд Хедлайн».

Итак, я хотела бы поблагодарить Дэвида, Хьюго, Гарри, Пьера-Паоло, Билла и Инго за их блестящие высказывания-экспромты (и за то, что обратили на них мое внимание), мою сестру Алекс, за некоторые весьма убедительные доводы, в пользу того, почему не стоит жить в Лондоне, и Шону, за ее поддержку — и техническую, редакторскую, и дружескую, за чашечкой кофе.

Также спасибо Дарилу, который гонял машину с северного конца Лондона, чтоб так чудесно заботиться обо мне на другом его конце. Ты был прав во всем.

И конечно, спасибо Джеймсу Хэйлу, Иможен Тэйлор, Касси Чэддертон, Эмме Гибб, Анне Тефлер и моим фантастическим родителям — лучшим, каких только может пожелать себе девушка.

Диллону — за все

— …Я знаю, что уже не раз говорила об этом, но скажу снова: в тот холодный май, в прошлом году, — она на мгновение поджала губы, — геморрой моего Артура… стал ужасно мешать мне жить…

Кэт что-то вежливо пробормотала в знак удивления и, опустив веки, закатила глаза к потолку. Пожилая дама без остановки бубнила под шум двигателя, почти не меняя интонации. Было невозможно определить, когда же она переводила дух.

— Как вы думаете?

Кэт широко раскрыла глаза и почувствовала необъяснимый стыд за себя. Пристальный взор соседки буравил ее левую щеку. О чем она говорила, после того как поведала про геморрой?

— Ох, ну… — девушка брякнула наугад. — Нет?

— Именно! — пожилая дама с торжествующим видом сложила руки на груди. — именно так я и говорила: это совершенно невозможно было понять по ответу, который я получила…

Кэт вновь напустила на себя вид вежливого полувнимания. Последним, определяющим признаком того, что она стала взрослой, было осознание, что беседовать с пожилыми дамами в долгой дороге — ее моральный долг.

Нельзя сказать, что так было всегда. В памяти Кэт с детства прочно сохранилась картинка: мать склоняется над ней на вокзале в Бирмингеме, дает ей десятипенсовую монету на телефон и листок плотной фирменной бумаги, на котором напечатаны ее имя и адрес, и пытается, озабоченно тыча пальцем в плечо, вбить ей в голову наставление: «И не говори с людьми, которых ты не знаешь!» Детские поездки с подругами-скаутами, школьные экскурсии на катки и в музеи и даже лагерь, удостоенный награды Герцога Эдинбургского, — все эти увеселения представлялись матери одинаково рискованными, отдающими детей в лапы хулиганов, готовых их похитить или изуродовать.

Кэт совсем не походила на луч солнца в ясную погоду и уж точно не относилась к тем детям, которые сомневаются в предостережениях кота-пророка из телевизионного мультсериала «Чарли говорит…». Она заговорила бы с незнакомцем не раньше, чем заляпала бы кафель в ванной, а это, очевидно, приводило к немедленному вторжению земляных червей. Смерть и ползучие насекомые постоянно таились в углах детской в доме Крэгов.

Но внезапно, когда ей исполнилось восемнадцать лет, все изменилось. В октябре ее послали в университет Дарема, снабдив набором суровых предостережений относительно личной безопасности. В декабре она вернулась домой с сиреной, которую следует включать в случае покушения на изнасилование (давали бесплатно в студенческом обществе), и только что появившимся лозунгом «Изменим ночь к лучшему»[1].А прямо с порога ее приветствовали вопросом: «Дорогая, не встретила ли ты какого-нибудь приятного попутчика в поезде?»

Кэт не могла поверить. Миссис Крэг по какой-то таинственной причине решила посещать вечерние занятия для сдачи экзаменов на аттестат зрелости по предметам, от которых предыдущие пять лет строго оберегала дочь. И теперь вдруг принялась критиковать Кэт за то, что она не стала дружелюбнее. Это было началом конца.

Потом было еще семнадцать поездок в Дарем и обратно, и последняя из них, триумфальное возвращение домой, — всего два месяца назад. И Кэт никогда не говорила ни с кем из попутчиков. Не собиралась делать это и теперь, в автобусе «Нэшнл Экспресс», несмотря на прощальные замечания матери по поводу Тревора Хауарда и Селии Джонсон[2].

Она ехала уже два часа, а пакет из магазина «Теско» был еще полон нетронутой провизии. От некоторых черт характера маме, оказывается, трудно избавиться: еду в дорогу она упаковывала всегда с библейским размахом. Кэт старалась не шуршать фольгой, в которую были завернуты бутерброды.

Уже добрых два часа пожилая дама, вдавленная в соседнее кресло, произносила безостановочный монолог о том, как ее зять подозрительно безуспешно пытался провести паровое отопление в их бунгало. Кэт, притиснутая к окну двумя сумками с вязаньем, книжками в мягких обложках и старыми номерами журнала «Отдохни», могла только слушать.

— Не то чтобы мне хотелось поехать на Ямайку, особенно когда видишь все эти программы по телевидению, но дело не в этом… ааах, бутерброды, какая прелесть.

Кэт повернулась, насколько сумки позволяли ей сделать это. После того как она оборачивалась в последний раз, соседка сняла свою ангорскую шляпу, чтоб легче было говорить, и теперь у нее на лбу видна была четкая красная полоса. Она смахивала на Марка Нопфлера[3] в полном рокерском облачении — с банданой.

— Не хотите ли бутерброд, миссис?..

— Миссис Браун, дорогуша. С удовольствием! — попутчица заглядывала в пакет, словно воробей, сидящий на краю мусорного ведра.

«Боже, — подумала Кэт, внезапно вспомнив улыбку, обнажившую беззубые десны, — теперь мне придется слушать, как она его ест».

Кэт с самого начала не возлагала на эту поездку чересчур больших надежд. Весь прошедший год мать настаивала, чтобы она организовала себе что-нибудь на лето — желательно связанное с работой и, безо всяких оговорок, вне дома. У миссис Крэг было теперь больше экзаменов, чем у самой Кэт, и та подозревала, что мать готовится к чему-то необычайному. Такому, для чего требуется быть дома одной.

Когда-то Кэт с горячностью утверждала, что и бешеные лошади не утащат ее в Лондон. Теперь она понимала, что, похоже, ее мнение о бешеных лошадях и высоких блондинах в джемперах для крикета улучшилось. О джемперах для крикета Кэт вообще теперь предпочитала молчать. Ее брат Майк, работающий фондовым менеджером в Сити, безжалостно относился к подобной информации. Майк — и перспектива спать на полу его супружеской спальни в Клапаме — был причиной того, что она не стремилась на юг по лондонской трассе. Майк никогда не был примерным старшим братом: он любил прятать под игральной доской банкноту в пятьсот фунтов во время игры в «Монополию», менять адрес на карточке плотной бумаги и, самое ужасное, уверял Кэт, что она приемная.