Ирма Уокер - Ее выбор

Морин передала отцу ключи, он открыл парадную дверь дома, и на нее хлынула волна удушающе сладкого аромата оранжерейных цветов.

Сьюзен Пауэлл, соседка и подруга Морин, вернувшаяся вместе с ней с кладбища, заметила ее непроизвольную гримасу и пробормотала извиняющимся тоном:

– Их принесли в церковь уже после того как… уже когда все уехали на кладбище. Я попросила отправить букеты домой. Я как-то не подумала о… – Ее голос неуверенно затих.

Морин выдавила улыбку.

– Все нормально. Спасибо.

По привычке принимая на себя роль хозяйки, она первой прошла в гостиную. Включила свет, кондиционер – и помертвела от мучительно горестного спазма, сжавшего сердце.

Просторная комната, любовно обставленная и украшенная за те десять лет, что длился ее брак, теперь выглядела холодной и чужой. Тепло и уют исчезли, унесенные леденящим душу одиночеством. Каким же никчемным и тщетным все это казалось ей сейчас – и кропотливые поиски подходящей обивки для дивана, и многодневная работа по отделке добротного старинного стола с откидывающейся крышкой, и неутомимый подбор картин, вазочек, статуэток, способных придать интерьеру именно ту ауру эклектики, которой она добивалась. И вот теперь гостиная превратилась для Морин в немой упрек. Сколько лишних часов можно было бы провести с мужем…

Она ощущала на себе взгляды присутствующих. Неловко перебрасываясь короткими, ничего не значащими фразами, они все следили за ней – кто тайком, кто более открыто. Морин ловила замешательство в их глазах и как-то отстраненно, устало удивлялась. Неужели и она испытывала такое же неудобство перед лицом смерти, когда сопровождала с кладбища овдовевших друзей?

Вдова…

Ничего не значащее слово, не способное передать ее ощущения. Горечь и боль… потеря и одиночество… эти слова куда точнее описывали ее состояние.

И вина.

Чувство вины – вот что было тяжелее всего. Морин грыз непрестанный страх, что в сердечном приступе Ллойда есть доля и ее вины. Можно ли было предотвратить случившееся, если бы она вела себя немножко по-другому? Если бы заставляла его побольше отдыхать, если б не готовила собственными руками его любимые жирные и острые блюда, если б не настаивала той ночью на… – нет, об этом она думать не будет.

Только не сегодня.

Позже, когда утихнет первая, самая острая боль. Только тогда она попытается разобраться в терзающих ее жестоких страхах, чтобы больше уже никогда к ним не возвращаться.

Но не сейчас. Ведь ей предстоит еще как-то вынести целый час до отъезда отца в аэропорт.

Она всматривалась в напряженное лицо отца, и к ней возвращалось знакомое чувство отчужденности. Старая обида, уходившая корнями в детство, усиливалась недавно родившимся ощущением потери, которое к отцу не имело никакого отношения.

В свои семьдесят пять отец был все еще привлекателен: копна серебристых волос, ровный загар, внушительный рост. Когда-то он играл в жизни Морин самую существенную роль. В отличие от матери. Та всегда казалась ей чужой. Все заботы матери сосредоточились на муже, практически не оставляя ей времени для единственной дочери. Родив ребенка после сорока лет, мать, видимо, так и не научилась сочетать обязанности жены с родительскими…

Впрочем, все это далеко в прошлом. А в данный момент Морин нужно было как-то пережить еще один час, пока муж Сьюзен – кажется, именно на него возложили эту обязанность? – не увезет отца в аэропорт, чтобы он успел на рейс до Майами. Морин поежилась. Сама понимая, что это безумие, она все равно невольно подчинялась глубоко укоренившимся правилам детства.

– Не приставай к папе… не шуми, ты мешаешь папе смотреть телевизор… не кричи… и выключи свое радио; ты же знаешь, что папа должен отдыхать…

Вот и сейчас, едва пережив самую страшную трагедию, смерть мужа, Морин поймала себя на том, что беспокоится об отце, послушно подчиняется старым материнским запретам, думая в первую очередь о спокойствии отца, а не о собственных чувствах.

Отец подошел и остановился рядом с ней, потирая подбородок. Он всегда так делал, когда нервничал.

– Мама очень жалела, что не смогла приехать. Но ты понимаешь, этот инсульт… – В его тоне сквозил легкий укор, как будто инсульт жены казался ему предательством с ее стороны. – Она еще не совсем оправилась, прихрамывает на левую ногу… Мне нельзя оставлять ее одну надолго.

– Спасибо, что приехал, па. Ты мне очень помог…

– Ну ладно, ладно… Но мне уже пора собираться в аэропорт. Ты же знаешь маму – она себе места не находит, когда меня нет рядом.

Он помолчал. В его глубоко посаженных глазах теперь светилась неуверенность.

– С тобой и вправду все будет в порядке, а, дочка? Знаю, я должен был бы задержаться еще хоть на пару дней, но мама меня ждет, и… Она вообще не хотела меня отпускать, но я сказал, что кто-то из нас обязательно должен приехать.

– Да вы не волнуйтесь, мистер Норрис.

К ним подошел Говард Джорджис, один из помощников Ллойда, коренастый и плотный, с густой седеющей шевелюрой. Сейчас его голос звучал подчеркнуто сердечно, почти слащаво.

– Мы все позаботимся о Морин. С ней все будет нормально.

Отец коротко кивнул, и по этому отрывистому жесту Морин поняла, что он умирает от желания вернуться в Майами, выбраться из этой атмосферы уныния и скорби, снова оказаться в кругу своих закадычных друзей по клубу.

Острое желание хоть на миг стать центром его внимания пронзило Морин, и к глазам моментально подступили слезы. Она понимала, что это непростительное ребячество с ее стороны, и все равно ничего не могла поделать с приступом детской обиды. Боясь расстроить и смутить его своими слезами, она пробормотала что-то насчет кофе на дорожку и поспешила на кухню.

Даже здесь явственно ощущался аромат цветов. Морин включила кофеварку и, довольная, что нашлось чем занять руки, достала чашки, блюдца и салфетки, налила сливки в миниатюрный молочник, наполнила сахарницу.

Рядом раздался голос Сьюзен, и Морин только тогда заметила, что подруга пришла на кухню вслед за ней.

– Ты как? – осторожно спросила Сьюзен. – Уверена, что выдержишь?

– Все нормально. А когда волью в себя кофе, будет еще лучше…

Морин замолчала, услышав характерный скрип двери, что вела из комнаты отдыха в бассейн. Мгновение спустя по коридору прошелестели быстрые шаги в сторону кухни.

Морин оглянулась. В проеме двери возникла ее падчерица. Одарив Морин и Сьюзен непроницаемым взглядом, прошла к холодильнику и дернула на себя дверцу. Потом достала молоко и сделала несколько глотков прямо из пакета, не утруждая себя возней со стаканом.