Комсомольское сердце (СИ) - Шолохова Елена

«Каким должен быть комсомолец?» – гласила повестка дня открытого школьного собрания.

Первого собрания в этом учебном году.

В крохотный актовый зал народу набило-о-ось! Восьмые, девятые, десятые классы, пионервожатая, кое-кто из учителей, даже завуч пожаловал, а в дальнем углу вдоль стенки теснились пришлые – им скамеек не хватило. Кажется, с завода. Что здесь забыли? Хотя пусть. Жалко, что ли? Всем ведь полезно послушать.

Но главное, где Самойлов? Он, как никто, обязан быть. И не просто слушать, а проникнуться, понять, осознать. А его нет...

Я даже злиться начала. Это же надо – какая безответственность! Какая безыдейность! Какое преступное пренебрежение жизнью коллектива!

Валера Букин, секретарь школьного комитета комсомола, нетерпеливо постучал карандашом по графину – гул и шепотки сразу улеглись.

С докладом выступала я – так уж повелось.

– Слово предоставляется Зое Слободчиковой, – объявил он.

В полной тишине кто-то трижды громко хлопнул.

Кто же ещё? Конечно, Самойлов! Вот ведь какой! Опоздал, так веди себя скромно, но нет же – этот вовсю лезет на рожон. Вот такой он и есть.

На него зашикали учителя, и завуч, Марк Платонович, грозно нахмурился, а Самойлов встал в дверях рядом с заводскими и смотрит прямо на меня, как всегда, с ухмылочкой. Неисправимый!

Отвожу взгляд и чувствую, как наливаются жаром щеки. И даже уши. Это от злости, конечно.

Почему он опоздал? Зачем похлопал мне? Один на весь зал! Надо же хлопать после, а не до.

Наверняка хотел, чтобы я сбилась. Но не дождётся!

И я бодро начала с истории становления комсомольской организации. Рассказала, как под руководством коммунистической партии появился комсомол, как рос, креп и развивался. Как комсомольцы-герои гражданской войны отважно боролись с кулаками и строили колхозы, как покоряли южно-уральские степи, тайгу, дальний Восток, как несли знания в самые глухие деревни.

На этой фразе многозначительно смотрю на Самойлова. Он снова в ответ ухмыляется. Невозможный человек!

В горле запершило. Валера плеснул из графина, протянул стакан.

Быстро глотнув теплой воды, вдохновенно продолжаю:

– Светлый образ комсомольцев-героев, их великие подвиги навсегда остались в наших сердцах. И нам есть, на кого равняться. Своими славными делами мы должны доказать, что станем достойной сменой, что не зря зовемся комсомолом, что не ударим в грязь лицом и будем примером подрастающему поколению…

Снова ловлю взгляд Самойлова. Вид у него теперь откровенно скучающий. Глаза взвёл к потолку, будто там что-то интересное. А потом и вовсе зевнул, прикрыв ладонью рот. Просто неслыханно!

У меня аж закипело внутри всё от возмущения.

Ну ладно же, пройдёмся и по тебе, товарищ. К тому же, такова была установка нашего секретаря.

– Но, к сожалению, не все комсомольцы проявляют достаточную сознательность. А некоторые и вовсе уклоняются от дел коллектива, учатся не в полную силу, пренебрегают общественными поручениями.

Выжидаю паузу. Многозначительную.

Самойлов по-прежнему и бровью не ведёт, как будто это не о нём сейчас говорится. Хотя всё он, конечно же, понимает, просто делает вид. Ну-ну.

– А кое-кто, – продолжаю я, – в наше время, свободное от религиозных предрассудков, постыдно приобщается к изжившим себя идеалам тёмного прошлого и тем самым позорит высокое звание комсомольца.

Строго смотрю на него в упор. Пусть знает, в чей огород камушек.

О-о! Вижу, взгляд зажёгся. Желваки заиграли. Что, проняло? То-то. Так вот тебе! А вот нечего из себя Чайльда Гарольда строить.

Верит или нет Самойлов в несуществующего бога – точно неизвестно. Было бы известно – давно бы из комсомола выгнали.

Но вот бабка его верующая! И не просто верит, но еще и знахарством занимается. И ведь находятся тёмные люди, которые ходят к ней со всякими бедами-болячками. Со всех окрестных деревень и сёл идут-идут…

Сколько раз мы, и лично я, проводили беседу с Авдотьей, бабкой Самойлова. Требовали прекратить эту антисоветскую деятельность. Обращались к председателю колхоза, писали коллективные жалобы в сельсовет и даже в райцентр. Но этот гнойный нарост как был, так и есть.

Вина же Самойлова в том, что он самовольно ушёл от родного отца жить к этой своей бабке. А его отец, между прочим, отличный труженик, передовик, партиец. И не беда, что завёл новую семью – он ведь не развёлся, во вдовцах проходил несколько лет. Да и мачеха Самойлова на хорошем счету, ударница. Так что очень непонятен этот его уход из дома. И вообще, разве дело комсомольцу жить среди крестов и икон?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В зале загудели, зашептались, некоторые обернулись на Самойлова, а он только сверкает чёрными, как перезревшая смородина, глазищами. Злится. На меня злится. И пусть.

Закругляю речь оптимистично. Так надо. После собрания все должны разойтись приободрёнными, говорит наш секретарь.

– Но мы верим, что вскоре наш товарищ осознает свою ошибку. Сольётся с коллективом и будет душой болеть за правое дело, а мы всегда готовы протянуть ему руку помощи.

Зал зашёлся аплодисментами.

А этот, наоборот, стоит – руки в карманы сунул и снова ухмыляется! Вот что он за человек такой?!

После собрания, когда все уже разошлись, Валера Букин задержал меня:

– Зоя, надо подумать, как ещё будем прорабатывать Самойлова. Ты подготовила прекрасный доклад и выступила отлично, молодец. Но Самойлова одними речами не проймёшь. И так слишком долго с ним возимся. Надо жёстче, решительнее. Пусть будет больно, но это во благо. Он сам потом спасибо скажет.

Валера говорит твёрдо и каждую фразу отбивает ладонью по столешнице, покрытой тёмно-красным сукном.

– Что, Зоя? Ты же понимаешь, такие как он – позорное пятно для всех нас. А ты – комсорг класса, так что вся ответственность на тебе. Ну и на мне, конечно. Так что за работу! Начнём с листовок, агиток, изобличающих плакатов. И развесить их надо не только в школе, но и… везде. У сельпо, у клуба, у сельсовета. Всё ясно?

«Листовки, плакаты – это редколлегии, – вдохновлённая Валериной речью, продумываю я на ходу план действий. – Сегодня зайду к Лиде Красько, пусть…». В последнюю секунду замечаю, что у ворот стоит Самойлов, но остановиться не успеваю и налетаю на него. Носом в плечо. Едва не падаю. Вдыхаю его запах. А пахнет он лесом, костром и… чем-то неясным, отчего становится жарко и стыдно.

Какого лешего он тут околачивается? Прямо на пути!

Самойлов придержал меня за локоть, но я отскочила. А у самой щёки пылают. От неожиданности, конечно. Он что-то сказал, но я уже не расслышала. Умчалась как угорелая.

К вечеру обежала всех наших. Пусть помогают редколлегии – Лидка Красько одна не справится. Листовок надо много и плакатов несколько.

– Ты только пожёстче изобрази, – внушала я Лидке, – Валера Букин так велел.

А дома ждала радость: вернулся из командировки отец. Он у нас управляющий госбанком, поэтому часто уезжает.

Я рассказала ему про школу, про собрание, про поручение Валеры.

Папе идея с плакатами почему-то не нравится. Он ничего не говорит, но по лицу вижу – не нравится. И я не понимаю – почему? Спрашиваю, но он, как всегда, уклоняется от ответа.

Утром снова суета. Валера интересуется, как там его наказ. Но здесь всё путём. Лидка пообещала, что послезавтра плакаты будут готовы. И наши все уверили, что с листовками не подведут.

Ну а Самойлов – мало от него неприятностей, так он ещё снова в школу опоздал!

Надо с ним серьёзно поговорить. Без околичностей, строго.

Только почему мне стало так сложно с ним разговаривать? То слова нужные не идут, то просто не по себе. Даже подходить к нему нервничаю. Но надо. Для комсомольца «надо» – первое слово.

– Останься, Самойлов, – говорю ему после уроков.

– Зачем?