Ширли Конран - Кровное родство. Книга первая

Прежде чем открыть дверь в спальню Элинор, Шушу резко обернулась к доктору:

– Мне-то вы скажете всю правду, не так ли? Я могу все выдержать, а вот девочки нет.

– Я сказал вам все, что знаю, – отвечал доктор Монтан. – С мадам О'Дэйр случился небольшой удар – инсульт, как мы это называем, – и доктор терпеливо повторил все, что уже объяснял накануне вечером: – У нее парализованы левая рука и нога, а также половина лица. Позже необходимо будет более подробно обследовать ее – провести сканирование сосудов головного мозга, сделать рентген и энцефалограмму. Но пока не следует везти ее в Ниццу: все, что сделают для нее в условиях больницы, можно сделать и дома, с помощью сиделки.

Шушу кивнула:

– Так-то лучше. По крайней мере, исключается риск занести инфекцию. В госпиталях Западного фронта от этого умирал каждый четвертый.

– Я вижу, вы знакомы с вопросом, – произнес доктор, делая вывод, что стоящая перед ним высокая, некрасивая женщина в бесформенном темно-синем платье в свое время была, видимо, сестрой милосердия. Он ощутил чувство молчаливого соучастия, объединяющее сестер и врачей перед лицом тяжкой правды, которая так всегда страшит родных.

Колючие глаза Шушу задали вопрос прежде, чем его произнесли ее губы:

– Она поправится?

Доктор Монтан пожал плечами:

– Вес у нее в норме. Вы говорили мне, что она не курит и весьма умеренно потребляет спиртное. Она не страдает диабетом, и давление у нее почти нормальное для ее возраста. (Пациентке было шестьдесят пять, и ни один здравомыслящий врач не поверил бы, что она с готовностью сядет на диету, откажется от удовольствия выпить бокал-другой вина или усиленно займется гимнастикой. Ом посоветует ее родным не давить на нее, а дать ей возможность прожить оставшееся ей время так, как хочется ей самой. Если, конечно, она сейчас выкарабкается.)

Шушу заправила за ухо черную прядь волос.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Еще рано делать выводы, – сказал доктор. – Для того чтобы поправиться, нужно время. Конечно, могут произойти необратимые изменения, но ведь это не всегда случается. Я действительно пока не могу ничего обещать определенно. А вам, мадам, сейчас следовало бы пойти отдохнуть после того, как вы всю ночь провели у постели больной. – Она ничего не говорила ему об этом, но эта женщина явно была не из тех, кто полагается на ночных сиделок.

После того как доктор закончил свой ежедневный осмотр Элинор, к ней вновь зашла Шушу. Элинор, вся в кремовых кружевах, лежала среди шелковых подушек.

– Он сказал, что скоро ты снова запрыгаешь, – сообщила Шушу. – Я раздобуду физиотерапевта, который заставит тебя заняться упражнениями.

– Но я слишком ослабла. И потом, я не могу ни двигаться, ни говорить как следует, – возразила Элинор, все еще не совсем внятно выговаривая слова.

– Ничего, Нелл, он быстро поставит тебя на ноги.

– Ты не знаешь, я смогу опять нормально говорить? У меня левая щека словно застыла как после заморозки у дантиста.

– Будешь, будешь, никуда не денешься. И тогда – Господи, спаси и помилуй!

Тревога Элинор рассеялась, и она позволила себе расслабиться. Шушу так умела успокоить, придать уверенности. В молодости им приходилось вместе бывать в крутых переделках. Шушу знала все об Элинор – и хорошее, и плохое, и это плохое не имело для нее никакого значения. Она никогда не выдала бы ни один из секретов Элинор.

– Чем все-таки занимается Шушу? – интересовались некоторые. Считаясь секретаршей Элинор, Шушу садилась за пишущую машинку лишь в самых крайних случаях, а стенографию если и знала когда-то, то давно забыла.

– Она мой ангел-хранитель, – обычно отвечала с улыбкой Элинор.

– Но почему вы позволяете вашей секретарше так бесцеремонно обращаться с вами? Зачем вы даете ей право критиковать вас? Как вы миритесь со всем этим?

Элинор обычно закрывала тему коротким, но твердым ответом:

– Мы вместе всю жизнь. Вы этого не поймете.

Хотя никто из посторонних действительно не мог понять своеобразных отношений, связывавших этих двух женщин, но для них самих они были вполне ясны: Элинор была подругой и хозяйкой Шушу, Шушу была секретаршей Элинор, но никак не служанкой. Элинор была рада, что уже не помнит, как жилось ей без Шушу – этой странноватой женщины, ставшей столь важной частью ее жизни.

Они встретились впервые давным-давно, во время Первой мировой войны, в моросящий мелким дождем осенний день 1918 года. Судьбе оказалось угодно, чтобы этот день имел самые ужасные последствия для Шушу, хотя для восемнадцатилетней Элинор все происшедшее было всего лишь очередным эпизодом из бесконечной цепи страшных, изматывающих душу и тело, пропитанных зловонием будней эвакопункта, расположенного у самой линии фронта.

В тот ноябрьский вечер колонна санитарных машин только что прибыла на эвакопункт. Повсюду, даже на полу, на покрытых серыми одеялами носилках лежали грязные, измученные, обмотанные кровавыми бинтами люди в рваной одежде цвета хаки.

– Эй, сестричка!

Услышав этот резкий, несколько гнусавый голос, Элинор обернулась и, к своему удивлению, обнаружила, что окликнувший ее долговязый с коротким бобриком темных волос солдат, сидевший до этого за рулем одной из санитарных машин, – женщина.

– У меня тут один парень с дифтерией, – сообщила она. – Ему совсем худо. Надо бы скоренько посмотреть его. Кроме того, у него на левой ноге разбита коленная чашечка и перелом большой берцовой. Раздобудь-ка хирурга, а?

Измученный молодой хирург взглянул на с трудом дышавшего рыжеволосого солдата и сказал:

– Трахеотомия. Сестра, давайте его на стол. Нельзя терять ни минуты. – Он махнул рукой в сторону смежной комнатки, оборудованной под операционную для экстренных случаев.

Лежа на столе, парень хватал ртом воздух – пленка в горле уже начала душить его.

Хирург мотнул головой в сторону Элинор:

– Держите ему голову! – Потом обернулся к девушке-водителю: – Вы сумеете подержать ноги?

Та кивнула.

Когда Элинор плотно прижала голову несчастного парня к подушечке, набитой лесном, хирург повернулся к столику на колесах, где на лотке лежали инструменты, и взял скальпель. Элинор увидела, что его рука дрожит. Последние дни были очень тяжелыми.

Хирург взглянул на Элинор и заколебался. Если он случайно заденет яремную вену, пациенту конец.

„Господи, – взмолилась про себя Элинор, – пусть все будет хорошо!"

Врач все еще не решался начать. Дрожь правой руки не унималась.

В горле больного уже не хрипело, а булькало. „Если доктор не начнет сейчас же, этому парню в любом случае крышка", – подумала Элинор.

Склонившись над рыжей головой солдата, хирург быстрым движением скальпеля произвел надрез.