Ирина Лазарева - Лось в облаке

Стал Вадим смотреть на Мону Лизу. Смотрел, смотрел и через короткое время обнаружил, что она все о нем знает. Каким-то чудесным образом эта незнакомая девушка из далекой страны, из невообразимого прошлого, знала и понимала все его страхи, детские обиды, неуверенность и мучительные сомнения, все его сокровенные мечты и тайные надежды, и улыбалась она ему мудро, снисходительно и чуть лукаво. Она ласково ободряла его, говорила, что все проходит, что впереди его ждет много хорошего и настоящего, и обещания уже начинали сбываться, потому что рядом был Саня — это было хорошо, очень хорошо, лучше не бывает! Теперь он видел, что она красива. Красота эта была светом ее души. Она озаряла и согревала самые потаенные уголки его сознания.

Сбоку возникла хитрющая физиономия Сани.

— Ага, забирает, — торжествующе констатировал он. — И не тебя одного. А ты говоришь — «тетка»!

Через много лет, уже в другой жизни, приехав по делам в Париж, Вадим отправился в Лувр и долго бродил по его бесчисленным залам, и в одном из них была она, теперь уже подлинная, созданная кистью великого мастера. Он всем своим существом потянулся к ней, надеясь вновь найти в ней ободрение и сочувствие, но на этот раз она смотрела на него совсем по-другому. Она снова видела его насквозь, знала о нем все до последней мелочи, до каждой прожитой им секунды, знала даже то, в чем он сам боялся себе признаться. Ему показалось, что он остался один на один со своей жизнью, с изгнанной памятью, с поверженной и теперь разом восставшей совестью. У него заболело сердце, и стало трудно дышать. Когда мука стала нестерпимой, ему захотелось выстрелить, чтобы она так больше не улыбалась. Рука его неудержимо и страшно потянулась за пистолетом, но не нашла его на обычном месте. Он стремительно ринулся прочь, по нескончаемым анфиладам, мимо молчаливых полотен, удивленных посетителей и возмущенных смотрителей, с трудом нашел выход и вырвался наружу. За ним почти бежал Игорь, который и здесь не отставал ни на шаг от своего подопечного, и, конечно же, стоя вместе с ним перед «Джокондой», понял суть его непроизвольного движения.

— Вы что-то заметили, Вадим Петрович? — спросил он тогда, мучаясь мыслью, что мог проглядеть опасность.

Вадим не ответил. Разве мог он признаться Игорю, как близок был в тот миг к самоубийству. О том, что творилось у него в душе, он мог бы рассказать только одному человеку.

Близилась ягодная пора. Теперь ребята грузили в лодку все сразу: удочки, лукошки, котелок для ухи, лук, картошку, немного хлеба и отправлялись за Свирь в лес или на болота и возвращались только к вечеру. На обед ловили рыбу и варили уху здесь же, на берегу.

Был случай, когда они забрались далеко на болото, где брусники было видимо-невидимо, и вся крупная, как на подбор. Они успели засыпать лукошки только наполовину, когда за кустами кто-то заревел.

— Все, тикать надо, — сказал Саня и, схватив Вадима за руку, пригнулся и припустил в лес.

Они еще долго неслись со всех ног, задевая кусты черники, из которых вздымались тучи потревоженных комаров, врезаясь лицами в блестящие сплетения паутин, пока Саня не счел, что опасность миновала.

— А кто это был? — отдышавшись, спросил Вадим.

— Известно кто — медведь. С этим зверюгой лучше не встречаться. Мужики говорят, в наших краях шатун объявился, зимой не выспался, потому злой как бес. А может, выдумки это все.

Они шли по узкой, едва проторенной тропе сквозь аромат лесной глуши — смешанный запах сосен, мха и перегноя. Под хвойными кронами мерцал изумрудный свет, лес был спокоен и тих своей особенной живой тишиной, исполненной щебета птиц и монотонного гудения всевозможных букашек.

— Ну и видок у тебя, — прыснул Саня, наставив на Вадима вымазанный черникой палец, — вся мордаха в брусничном соке и паутине.

— А сам-то ты лучше, что ли? — рассмеялся Вадим и вскрикнул: — Смотри — озерцо, как будто специально для нас!

Они вышли к небольшому озеру, заросшему камышом и кувшинками. Густая поросль кустов голубики захлестнула его зеленые берега. Чирок на воде уставил на них блестящую бусинку глаза и, видимо, заключив, что эти чумазые существа доверия не внушают, поспешил укрыться в камышах. Друзья умылись и прилегли отдохнуть в сквозной тени молодой березки. Саня, слегка помахивая веточкой, отгонял вьющуюся у лица мошкару.

— Везет тебе, Сань, — сказал Вадим, — среди такой красоты живешь. Будь моя воля, и я бы здесь насовсем остался. Дома мне все надоело — гулять нельзя, музыкой заставляют заниматься. Мне все эти этюды Черни и сонатины Клементи уже поперек горла встали.

— Я думал, это здорово, когда умеешь играть на каком-нибудь инструменте. А ты на чем играешь?

— На фортепиано. Только это совсем не здорово. Для меня, во всяком случае. Не выйдет из меня пианиста. Я физиком хочу стать. Мне это в сто раз интереснее.

— Так бросай свою музыку, — лениво жмурясь, посоветовал Саня. — В чем загвоздка-то, не пойму?

— Отец настаивает. С ним спорить нельзя. Он этого не терпит.

— А что он тебе сделает? Убьет, что ли?

— Убить не убьет, но может… — Вадим перебрал в уме все возможные варианты отцовской расправы над мятежным сыном и понял, что терять ему, в сущности, нечего.

У Сани в глазах плясали синие чертики.

— Застращал он тебя, как я погляжу. Маешься без толку, давно бы занялся тем, что тебе по душе. Эх ты, голова два уха.

— Надо же, я и не представлял, что все так просто. Я лучше спортом займусь. А потом поколочу Дениса из девятого класса и Кольку из параллельного.

Саня сел.

— Тебя что, в школе бьют?

— Случается, — никому другому он бы этого не сказал. — Вообще-то они всех бьют, кто не с ними, и еще деньги с младших собирают. Все их ненавидят, но боятся.

— Ладно, — решительно сказал Саня, — с завтрашнего дня начнем отрабатывать удары. Ты уже не такой слабак, каким приехал. Главное — поверить в себя, остальное приложится.

Вадим откинулся на спину, испытывая небывалое чувство невесомости. Будь он уверен в существовании души, то именно сейчас мог бы поклясться, что эта легкая эфемерная субстанция покинула его тело и счастливо взмыла в небеса, расправила окрепшие крылья и зависла над землей в блаженном парении.

— Сань, ты как думаешь, Бог есть? — спросил он с той невероятной прекрасной высоты, стремясь взлететь еще выше в своей чудесно обретенной, бесшабашной дерзости.

— Не знаю, — ответил Саня, помолчав, — в школе говорят, что нет, а бабушка говорит, что есть. Я сам об этом много думал.

— И что надумал?

— Думаю — есть Бог. Ты посмотри, как в природе все продумано, взаимосвязано, предусмотрено, будто кто позаботился обо всех, до самой последней букашки, травинки. Когда говорят: «Слепые силы природы», — мне смешно становится. Ничего она не делает вслепую, делает только то, что ей положено. Это люди везде вслепую суются — реки перекраивают, леса вырубают, осушают болота, роются в земле, как кроты, а потом удивляются, почему природа их не щадит. Я так думаю: равновесие в природе, установленный порядок вещей — это все от Бога, а человек слишком мал и глуп, чтобы пытаться его изменить, а если пытается, значит идет против Бога.