Бывший муж (СИ) - Шайлина Ирина

— Семь баллов по шкале Апгар на пятой минуте, — говорит вышедший ко мне мужчина. — Дышит сама, но первые сутки продержим в реанимации, под наблюдением. Два с половиной килограмма, сорок шесть сантиметров…

— А Даша?

Он снова говорит. За месяцы беременности я вполне поднаторел во всех этих вопросах, но сейчас слова пробиваются ко мне с трудом. Слишком много страха. Много терминологии. Что такое эмболия околоплодными водами? Он терпеливо объясняет, что никто не мог предсказать такого поворота событий. Что это пиздец, который случается внезапно. Что околоплодные воды попали в кровоток матери через сосуды отслоившейся плаценты. Что кесарили экстренно, чтобы спасти ребенка. И что сейчас за жизнь Даши борются лучшие врачи, что есть в нашем городе…

— Вы можете посмотреть на ребенка, — говорит врач, словно предлагая мне бонус за плохие новости. — Я вас проведу.

Я отдаю пальто, надеваю стерильный халат, мне выдали даже белые тапочки. Иду по коридорам, залитым ярким, режущим глазам светом. Потрогать или подержать ребенка мне не дадут. Но я смогу на нее посмотреть через окошко стеклянного инкубатора, в котором ее держат на всякий случай.

— Здесь запрещено находиться посторонним. Я даю вам только минуту…

Женщина, что сидит на стуле в конце большой комнаты смотрит на нас сердито. А я смотрю на прозрачные стеклянные коробки. Большая часть из них пуста. В самом ближнем лежит ребенок, больше похожий на лягушонка — такой он маленький и беспомощный. Все венки видно через кожу, ручки ножки крохотные и тонкие. И я ругаюсь, что это наша девочка… но меня ведут дальше.

— Вот.

В отличие от того малыша, который лежит в одном лишь чепчике и памперсе, наша девочка завернута в пеленку. Явно не новую, на ней голубые рисованные рыбки, а еще — печать медучреждения. Девочка выглядит сиротой. Хотя… я гоню от себя страшную мысль. Вглядываюсь в крошечное лицо, которое едва выглядывает. Оно насуплено. Глаза закрыты, девочка то ли спит, то ли просто не хочет видеть этот жестокий мир. Носик крохотный, сжатые губки. Брови едва видно, словно и нет их. Лицо такое маленькое, меньше моего кулака. А еще она совершенно неподвижна. Я не могу определить поднимается ли ее спеленутая грудь и это доводит меня до исступления. Мне хочется открыть этот стеклянный гробик и проверить дышит ли она. Она слишком кажется… мертвой.

— Она…

Я почти осмелился задать страшный вопрос, и тут малышка сморщила личико — хотя куда уж больше, и пискнула едва слышно. Ротик приоткрылся и снова закрылся. Мне стало легче, если вообще может быть легче в такой ситуации.

— Вам надо отдохнуть, — говорит врач.

Словно кто-то сможет отдыхать, когда где-то, совсем близко, может в десятке метров, в этом же здании, сражается за жизнь его жена. И пусть я никогда не любил ее так, как мог бы, она была дорога мне. Я ответственен за нее. Она мать моего ребенка. Она мне доверилась…Горечь снова перехватывает горло спазмом.

— Мы вам позвоним, если что-то изменится. Сейчас вы ничем не можете помочь, а я нужен ей.

Я киваю. Иду куда-то. Звоню. Ищу лучших врачей, потом понимаю, что рядом с ней и так самые лучшие, что есть в нашем городе. Курю, снова курю. Звоню в клинику, выслушиваю сухой отчет. Порываюсь туда вернуться, еду куда-то. Пришел в себя перед воротами, на которых красными буквами табличка — не парковаться. Мой дом. Я вернулся к себе домой, но в квартиру я не хочу, там никого нет. Сейчас… покурю. Попью кофе на вынос. Поеду обратно.

В машине висел сизый дым, кондиционер отключен, двигатель заглушен, наверное, я уже долго сижу тут. Открыл окно, впустил холодный воздух, глубоко вздохнул. Надо вернуться. Нужно что-то сделать. Легкий стук в стекло нисколько меня не удивил, я повернулся равнодушно. Не удивился и увидев Елагина, только кивнул, приветствуя. Он кивнул в ответ, открыл дверь и сел рядом. Закурил, словно мало вокруг дыма — достаточно просто дышать.

— Что тебе нужно? — спросил он.

— Не знаю, — равнодушно ответил я.



Вспомнил, каким младенцем был Илья. Яростным и крикливым. Сильным. А девочка такая эфемерная… что страшно.

— Зачем ты вернулся в нашу жизнь?

Нашу, не их. Я даже очнулся, выпал на мгновение из своего транса, посмотрел на него с интересом.

— Ты отказался от них, — напомнил он. — Знаешь, я не был идеальным отцом. Порой я давил на Яну. Ей было непросто со мной. Но я… я был отцом. Когда ее мать умерла, Яне только три года было. Я не мог отдать ее пожилым бабушкам. Не отдал. Было… странно. И тяжело. Но, блядь, мои руки все еще помнят, как плести косы!

Выбросил сигарету в открытое окно. Пожалуй, холодно, равнодушно думаю я.

— У меня дочка сегодня родилась, — тихо сказал я. — Два с половиной кило. Сорок шесть сантиметров. Семь баллов по шкале Апгар.

— Поздравляю, — едко бросил Елагин. — Папаша.

— Спасибо.

Мой голос сух и невыразителен. Меня поздравили, я принял поздравление. Не больше. Но Елагин вдруг посмотрел на меня внимательно.

— Как ее мать?

— Была остановка сердца. Ее запустили вновь… Я не знаю, как. Я ничего не знаю.

Очередная сигарета не была горькой. Она была безвкусной.



— Никогда, — воскликнула я. — Никогда так больше не делай!

Я поступила неправильно, да, напугала сына да и беременную клушу, наверное, тоже. Но… повернуть вспять время и все сделала бы так же. Потому что единственное, что может довести меня до состояния истерического ужаса — это страх за сына. А теперь рядом он, глажу его ладонь и никак не могу им надышаться.

— Просто звони мне, — попросила, уже успокоившись немного. — Всегда звони, ладно? И я не буду так сильно волноваться.

Илюшка кивнул. Антон смотрел на меня чуть вздернув брови, удивленно. Его забавляла моя материнская одержимость. Но я… я работала над собой, несмотря на подспудное желание спрятать ребенка под своей юбкой навсегда. Он вырастет. Станет самостоятельным. Только… пусть звонит.

— Пока.

Антон целомудренно поцеловал меня в щеку и уехал. А меня отпустило только ночью, когда Илья уснул. Я долго слонялась по маленькой квартире, а когда все же уснула… Снился мне Ярослав. Он обнимал меня, его руки были нежны, легко касались, поглаживая. Спустились к животу… Живот был округлым, разбухшим…

Свою беременность я отходила легко. Рожала в июле, а еще в мае мы ходили на природу с палатками. Меня почти не тошнило, у меня не падал гемоглобин, не ломило поясницу… А теперь вместе с этим пузом на меня свалилось все сразу. Я чувствовала, как устало ноют мои отекшие ноги. Как мягко и неотвратимо подкрадывается тошнота. Как тонко звенит в ушах. А руки Ярослава… они словно даровали спокойствие. Обещание того, что все будет хорошо.

Но даже во сне их у меня отняли. Знакомые, пусть и забытые уже потуги скрутили тело. Схватка за схваткой, оглушающая боль, что сметает все вокруг. И цель — вытолкнуть из себя маленького узурпатора. Дать своему телу отдохнуть. И наконец — ребенок выходит. Я чувствую его тельце поверхностью голых бедер. Приподнимаюсь на локтях, тяну к нему руки… и ничего.

— Где мой ребенок? — в страхе спрашиваю я. — Я только что родила!

— Какой ребенок? — чужой равнодушный голос. — Вы не были беременны.

Проснулась в ужасе. Воскресенье. Двадцать третье февраля. Позднее, пасмурное серое утро. Должна была выспаться, но чувствую только разбитость. Черт бы побрал Ярослава, снова принесшего в мою жизнь хаос! Со стоном поворачиваюсь на бок, поневоле тяну руки к животу — он такой же плоский, какой был раньше. Все это только кошмар.

— Мам!

Мой совеныш тоже уже проснулся. Нужно подарить ему подарок. А пока… он забрался ко мне в постель, я крепко-крепко его к себе прижала, такого маленького, и одновременно такого уже большого.

— Мам, — сказал наконец Илья. — Если ты хочешь… если хочешь, я больше не буду с ним общаться.

У меня спазмом перехватило дыхание, запершило в горле. Уткнулась лицом в светлую макушку — волосы пахнут яблочным шампунем. Некстати вспомнила, что вчера Илья приехал в новой футболке — наверное, Ярослав купил…