Крылья (СИ) - Градова Элина

Надо быть сильной, — внушаю себе, — всё зависит от женщины… А хочется-то слабой, и, чтобы он всё решил: что хорошо и, что плохо! Только, голову свою, куда деть? И совесть тоже, чем бы, заткнуть?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Александр

Пытка, лежать так вот и представлять, что любимая женщина совсем рядом. Два пролёта по десять ступенек, а по прямой, так, вообще, подтянулся бы, и там, около неё. Интересно, где диван стоит? Прямо представляю его: бежевый или кофе с молоком, помню, как затаскивали грузчики в первый день. Вдруг там же, где и мой? Сейчас мог бы с ней лежать на этом диване, или она со мной здесь. Почти срываюсь к ней бежать и тут же останавливаюсь, что ей скажу, — я за солью, или за утюгом? Как в анекдоте. Да она уж спит, наверное, вымоталась со мной за выходные, не то, что отдохнула. Как хорошо в пятницу было: не понимал ничего, не чувствовал, как бревно. А теперь, все чувства вернулись, ещё и выспался за день, теперь маяться до утра…

Наконец-то, рассвет. Так и не заснул. Встал в шесть, как по будильнику, мог и в пять, и в четыре… какая разница сидеть или лежать? В любом положении на душе тоска. Варю кофе, Ксюха, наверное, тоже варит… Беру бокал и гляжу в окно, полвосьмого вылетает из подъезда, быстрым шагом, почти бегом направляется к остановке. Стройная лёгкая, как девчонка. Пальто модное укороченное, узкие джинсы, ботинки на каблуке, совершенно отвязная клетчатая кепка козырьком набок и волосы — длинные цвета сливок локоны взлетают на ветру. Исчезает за поворотом, а глазах так и остаётся…

В девять звоню на службу, сообщаю, что заболел. Обещают прислать Артурыча… Следом Серому, как напарнику, чтобы не терял меня. Он рвётся навестить вечером, говорю, чтобы даже не вздумал. Нафига он мне здесь? Я лучше с Ксюхой наедине лишний раз побуду.

Артём Артурыч наш легендарный доктор из медслужбы. На какие только ЧС он не выезжал, скольких спас, пальцев рук и ног сосчитать не хватит, даже если у нескольких человек пересчитывать. Одним словом, крепкий мужик, надёжный. Уважаемый в наших кругах. Некоторые его называют Старцем, он и вправду, седой давно, и лицо в морщинах, но называют его так не за года, а за мудрость, которой он с нами — дураками делится. Старец всё на пенсию собирается уйти, за полтинник лет пять, как перевалило, да никак не может собраться. Да и не отпускают таких, держат, сколько возможно… Часов в двенадцать Артурыч у меня. Прослушивает, простукивает, пульс считает, давление меряет, дотошно изучает. Рассматривает на прикроватной тумбе Ксюшин арсенал, которым меня пользует, изрекает, наконец,

— Повезло тебе, парень. В хорошие руки попал… Опоздай на день, и, может, совсем опоздали бы… Кто бы хватился в выходные? Сегодня бы некого и лечить было…

— Повезло, — соглашаюсь.

— Хорошо, что женился, — изрекает, — глядишь и пригодилась, жена то, а так и не нужен никому.

— Ага…

— Где она, кстати? На работе?

— К матери уехала, сразу за мной следом… — не выдерживаю, надо бы кивнуть, чтобы отстал, а меня, как прорвало, — я в командировку, она к матери. И сейчас там ещё.

Артурыч в недоумении,

— Так она не в курсе, что ты вернулся больной?

— Уже в курсе…

— И, что? Всё ещё гостит?

— Гостит, — отвечаю.

— А, кто ж, тебя спасал-то? Кто вот это всё делает? — кивает на тумбу с лекарствами, на катетер, торчащий из руки.

— Ксюша, одноклассница и… соседка.

Не знаю, что там у меня в лице высмотрел проницательный Артурыч, только вздохнул,

— И любовь старая, которая не ржавеет…

Кивнул, что тут добавишь…

— Хреново, Санька… Нет, то, что у тебя такая соседка оказалась рядом — это ты в рубашке родился, а вот то, что она только соседка, это… жаль.

— Очень.

Вздыхает, по плечу хлопает по-отечески, уходить собирается.

— Ну, что ж, права твоя Ксюша, три недели дома, не меньше, а там, посмотрим, — и напоследок, уже с порога, — лечись, выздоравливай и, думай, Санька. Крепко, думай. Тебе жить…

Чего тут думать-то? Всё уж надумано! А, Катюху я куда дену? Она же не виновата! Да и Ксюша ничего не обещала, пошлёт меня снова и, что тогда? Кате жизнь сломаю, семью разрушу и останусь один на Луну выть. Всё равно, не полюблю больше никого, так уж, хотя бы Катька пусть счастлива будет… Или, не так? Хоть бы знак какой… Ксюнь, дай хоть знак!

Ксения

Бегу с работы домой, тороплюсь. Откуда и энергия берётся, уснула только под утро. Сейчас забегу в магазин, куплю всё к борщу, Саньку порадую. Полдня на работе соображала, чем бы, накормить любимого пациента, вот, надумала.

Не переодеваясь, ставлю свинину на бульон, разбираю пакет, только потом переодеваюсь в домашнее. Ну, не совсем в домашнее, а чтобы казалось таковым. На самом деле, не случайные вещи, конечно. Закипает, убавляю и спускаюсь к соседу моему. Открываю тихонько, вдруг, спит.

— Привет! — встречает меня у порога. В глазах радость. Вижу, любуется, душа аж поёт от его взгляда.

— Как ты, Сань?

Идём в комнату.

— Хорошо… Артурыч приходил — доктор наш, сказал, повезло мне с тобой.

— Катюхе скажи спасибо, что цветник свой на меня оставила.

Вот взяла и опять всё испортила. Сразу сник весь, но лучше так, вовремя отрезвить и самой не расслабляться. Я же сильная.

— Скажу… — недовольно.

— Что ещё Артурыч твой сказал?

— Всё ты правильно лечишь, так и продолжай. Через три недели посмотрит, что со мной делать. Тебе доверяет, так что больше приезжать смысла не видит.

— Напрасно он так, — пожимаю плечами, — завтра последняя капельница и всё, моя миссия окончена, таблетки и без меня принимать можешь.

— Почему последняя? — не понимает.

— Думаю, пяти достаточно, восстанавливаешься быстро.

— Почему быстро? Почему достаточно пяти? Я хочу десять.

Вота как! Ещё потребуй!

— Пять, семь, больше не стоит. Не воду же льём, антибиотик, всё-таки. Потом, побочки замучают, дисбактериозы всякие или грибы, — объясняю, как неразумному, — Давай, кстати, укладывайся, нечего время терять, покапаем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Не спорит, ложится, вид обиженный,

— Ксюнь, давай хоть семь тогда сделаем, — предлагает уже спокойнее.

— Да, что ты пристал, и так на поправку идёшь, и катетер пора вынимать, — прикидываюсь полной дурой.

— Воткни в другую руку, если считаешь, что пора! — уже и рук не жалко.

Ладно, сдаюсь, сейчас пойму твою настойчивость. Будто задумываюсь на миг, потом озаряюсь догадкой,

— Сань, ты хочешь, чтобы я приходила к тебе? Из-за этого?

— Хочу! — выдыхает, смеётся, — догадливая ты моя, если другой причины нет, то вот тебе причина!

— Я буду приходить без капельниц, не надо членовредительства, — просиял сразу, — буду и так проведывать, я же врач, отвечаю за тебя, — и потух тут же..

Гляжу на него, лежит сокровище моё оскорблённое в лучших чувствах, отворачивается. А, что я должна была сказать, Петровский? Что не только хочу приходить к тебе, что ухожу-то от тебя с трудом, будто сердце отрываю! И дальше, что? До чего мы с этими признаниями дойдём? Стоит только открыть ящик Пандоры, и всё! Нас понесёт таким водоворотом, не выплыть, не остановить… Санька, если бы только знал, как мне хочется сейчас тебя поцеловать вот в эти красивые изогнувшиеся недовольной подковкой губы, не представляешь, чего стоит удержаться. Не могу больше длить пытку, поднимаюсь, похлопываю по плечу,

— Сань, — вскидывает с надеждой глаза, — у меня там бульон варится, пойду в борщ превращу, раствора ещё минут на сорок, как раз успею.

— Иди, — бросает бесцветно и опять взгляд в сторону.

— Ты, может, борщ не любишь? — беспокоюсь, — так скажи сразу, пока не испортила.

— Не люблю, — буркает.

— А, что любишь? Я же не знаю.