Евгений Шишкин - Закон сохранения любви

— Чего бастуете? Вам-то кто работать не дает? — спрашивал Лёва. — Западные конкуренты ручки украли или бумага в стране кончилась?

— Партия дуба дала, а без ЦК совесть народная совсем прохудилась. Тут литераторы имущественный вопрос решить не могут. За писательские дачи глотки рвут, — со смешком отвечал Игорь. — Раньше КПСС писателя насквозь видела. Если кто-то начинал зажираться или свою линию гнуть, на бюро вызовут — накачают. Или в КГБ припугнут. А еще лучше — завербуют. Особо рьяным мозги в психушке поправят, чтобы лишнего не сочиняли. Кому-то — загранпоездку, кому-то — премию, гонорары опять же. И дачи знали как раздавать! Партия не давала народной совести скурвиться. Теперь партия — кирдык. — Он слегка прищелкнул языком. — Теперь кто наглее и пронырливее, тот и хапнул имущества, аренду к себе в карман жмет. А творческие порывы уже никого не интересуют: ни новых боссов, ни чиновников, ни народ.

— Да ты что! — воскликнул Лёва и напомнил нашумевшую строчку знаменитого литератора: — «Поэт в России больше, чем поэт!»

— Да! — шутливо подхватил Игорь. — Он еще и камер-юнкер при дворе… А вообще-то, понтяра всё это. Сказал один литературный фраер, другие, как попки, талдычат, — жаргонно заговорил Игорь. И тут перебил себя — стал читать стихи:

Читал он несколько распевно, но все лицо, кроме губ, оставалось при этом неподвижным. Вся веселость и простодушие с лица спали. Взгляд был устремлен в одну точку, отрешен. Казалось, слушатели ему не нужны, возможно, он их и не видит, не чувствует, не признает.

Чем дальше он читал, тем больше появлялось у него металлических ноток в голосе. Он высказывал свою правду, неугодную кому-то.

Спустя паузу Сергей кивнул в окно, без усмешливости спросил:

— Что, поэт Игорь Киселев, ты сюда пришел тоже дачу выбивать?

— Еще чего, — отмахнулся Игорь. — Я просто так пришел. Меня в писательской организации попросили, для числа.

— Что ж ты так? — упрекнул Сергей. — Русский поэт, а пришел для числа. Мы — для числа, ты — для числа, а горлопаны-то и рады числом управлять.

— Ты, Игорь, больше на митинги для числа не ходи, — наставлял Лёва. — А уж если пришел, разным долдонам спуску не давай!

Игорь от этого устыжения смешался, оправдываться не стал, скептически покосился на толпу собратьев за окном.

Митинг протекал между тем вяловато. Выступающих как бы не находилось: то ли всем всё было ясно, то ли говорунов пришло на мероприятие недостаточно. Бастующая толпа потихоньку рассасывалась, и милиционеры, наблюдатели пикета, совсем поскучнели. Только бабешка-активистка в красной шапочке по-прежнему мельтешила с какими-то прокламациями среди поредевших кучек.

— Почитай что-нибудь еще! — потребовал Лёва у поэта.

Игорь улыбнулся, помолчал, видать, что-то отобрал для нынешнего застолья с двумя случайными мужиками.

Ну что, мой друг? Опять по горькой чарке?

И разговоров, перетолков водопад?

И забегаловка всё та, что рядом с аркой…

Нет, в выборе судьбы никто не виноват!

Он читал так же, глядя в одну точку, — с напевной монотонностью в голосе и сосредоточенностью в лице. Он читал, а Сергей Кондратов становился всё мрачнее. Он становился всё мрачнее, потому что стихи — словно грустный мотив, пробуждали в душе тоску по дому, по Никольску, по Улузе, по дочке Ленке, и еще — по ней, про кого было больно напоминать себе… В иные минуты Сергею не верилось в окружающий его мир: как он здесь очутился, в Москве, в чистеньком кафе, напротив митинга каких-то странных людей, рядом с человеком, который читает распевные строчки, от которых становится почему-то жаль этого, с потертым обличьем человека и никак не верится: неужели он зарабатывает себе на жизнь только тем, что складывает такие рифмы?

Когда прикончили бутылку и закуску, Игорь достал из своей сумки парочку тощеньких малоформатных книжонок:

— Хочу вам книжки свои подарить, — улыбнулся он. — Они выглядят, конечно, не фонтан, но главное… — Он не договорил, склонился над книжкой, чтобы на обороте корочки оставить памятную надпись и автограф.

В этот момент к столу для расчета подошла официантка.

— Игорь, ты нам с Серёгой одну на двоих книжку подпиши. Другую — лучше девушке подари. Девчонки виршики любят. Тебя как звать, голубка?

— У меня на бейдже написано, — холодно ответила официантка; на форменном синем фартуке и впрямь висела белая заплатка с ее именем.

— Написано? — воззрился на официантку Лёва. — Глянь, на заборе вон чего про Ельцина написано, да он страной управляет. Хотелось бы, голубка, имя все-таки от тебя услышать. Наш известный русский поэт Игорь Киселев хочет тебе книжку презентовать.

— Катя, — наконец улыбнулась и оттаяла официантка.

— То-то же, — похвалил Лёва. — Будешь читать книжку, Катя. Там и про любовь есть. Так ведь, Игорь?

— Так, — зарделся поэт.

Трое посетителей, которых обслуживала официантка Катя, из кафе ушли. Кате выпал перерыв — новых посетителей пока не появилось. Она села на высокий табурет возле стойки бара, стала листать подаренную длинноволосым мужчиной книжку.

— Чего они тебе дали? — окликнула ее барменша.

— Книжку со стихами. — Катя открыла страницу со стихотворением «Белая птица», прочитала про себя:

— Мура какая-то…

— Хочешь, Кать, я тебе журнал принесу. Один мужик на прошлой неделе оставил. Там вся жизнь Пугачихи и Фили с пеленок расписана…

— О-ой, — вздохнула Катя. — Не до чтенья мне сейчас. Придется опять комнату искать. Эта старая мышь на пятьдесят баксов плату поднимает. А еще к соседям из Таджикистана родственники прикатили, целый кишлак. Утром в туалет очередь приходится занимать.

Книжка стихов Игоря Киселева за разговором была позабыта. Манифестирующие люди за окном, собравшиеся что-то делить или переделить, почти уже разошлись.

Плутая по незнакомым улицам Москвы, бесцельно, Сергей и Лёва оказались поблизости от церкви, обнесенной частым высоким забором из металлических пик. Околоцерковная территория была просторна, возможно, когда-то храм был прикладбищенским, теперь же вокруг простирался большой сквер с аллеями из дубов.