Терри Макмиллан - В ожидании счастья

— Слава Богу, с тобой все хорошо, — призналась она, но и он ее не слышал.

— Ты поправишься, мам, — сказал он. По голосу было слышно, что он плачет. Его лицо все еще было видно нечетко. А кто держит ее правую руку? Тоже темный, но не такой высокий.

— Это Марвин, мам. Он сделал тебе искусственное дыхание и вызвал „скорую". Когда я услышал, как ты упала, я так испугался, что побоялся тебя оставить…

Глория сжала руку сына.

— Все хорошо, маленький. — Но он не мог ее услышать, Глории только казалось, что она говорит, на самом деле она молчала.

Марвин погладил ее руку.

— Мы с Тариком позаботимся о тебе, когда ты отсюда выберешься. Ни о чем не волнуйся. Ни о чем.

Слышались другие знакомые голоса. Бернадин, Саванна, Робин. Казалось, все ее тело растирают крепкие руки: ноги, руки, плечи. Но ногам было холодно. Почему? Она была при смерти, это ясно. Но она жива.

— Я жива! — как ей казалось, прокричала она. Но никто ее не услышал.

Вошел кардиолог и спросил, кто возьмет на себя ответственность за больную.

— Я, — сказал Тарик. — Она моя мать.

— Я ее муж, — сказал Марвин. — И отец мальчика. — Марвин и Тарик переглянулись и улыбнулись.

— Мы все за нее в ответе, — сказал Бернадин. — Она наша сестра. Скажите же нам, что она поправится.

Доктор обвел всех трех женщин взглядом. Он знал, что Бернадин говорит неправду, но он привык к такому.

— Произошла закупорка артерии. Мы не можем определить, в каком состоянии сердце было перед инфарктом, но очевидно, что в передней стенке появился тромб, что привело к спазму, прекратившему приток крови к сердцу. Мы стараемся стабилизировать сердцебиение. Конечно, есть повреждение, но сейчас она почти вне опасности. Первые четыре часа были критическими. К счастью, ей вовремя дали кислород и быстро доставили к нам. На данный момент все хорошо.

Врач велел всем уйти. Чьи-то губы касались лица и рук Глории. Непонятно, кто это, но было очень приятно. Какая-то жидкость течет по трубкам в ее руки. Ну, все равно. Приборы, много приборов подключено к ее телу. На маленьком экранчике видно, как бьется ее сердце. Оно живое. Но грудь болит, будто стиснута тугой повязкой. Все мускулы внутри болят. Левая рука затекла. Глория не знала, что каждые две минуты ей автоматически измеряли давление. Надо бы встать и принять лекарство.

Она нажала кнопку под правой рукой. Вошедшая сестра спросила, болит ли у нее что-то. Глория кивнула. Сестра прижала конец другой трубки, и боль исчезла. Глория поймала ее за руку и, с мольбой глядя на нее, указала на грудь.

— Вы поправитесь, — улыбнулась та, но Глория ее не услышала. Она уснула.

Через четыре дня Глории стало намного легче. Даже давление ей измеряли теперь раз в пятнадцать минут. Почти все приборы убрали. И она смогла впервые поесть. Когда ее перевезли из реанимации в обычную палату, раздались аплодисменты. Ее три лучшие подруги стояли рядом с врачом и сестрой. Тарик склонился к ее уху:

— Мам, меня приняли! — и потряс кулаком в воздухе.

Глория улыбнулась.

— Лучше бы тебе побыстрей выкарабкаться, — сказала Саванна. — Ты же меня так и не подстригла.

— А мне надоел мой причесон, — заявила Робин. — Пора его поменять.

— Глория! — Довольно громко произнесла Бернадин. — Я поняла, ты нарочно устроила себе инфаркт, чтобы не делать Онике „химию". Ведь так? Признайся!

Глория так смеялась, что не могла ответить.

— К тебе пришла сестра Монро, — предупредила Бернадин.

— Нет! — Глория аж села; в ее глазах мелькнул ужас.

— Шутка!

— Теперь-то уж тебе придется сесть на диету, а? — лукаво подмигнула Саванна.

Глория кивнула.

— Ничего. Мы тебя даже худышкой будем любить.

— Где Марвин? — прошептала Глория.

— Я здесь. — Он шагнул из коридора. — Надеюсь, ты не слишком-то потеряешь в весе. Моя женщина должна быть в теле.

Глория еще раз оглядела друзей, с улыбкой прикрыла глаза. Все, кого она любила, были рядом.

Вчера утром, во сне, умер мой отец. И хотя он по-настоящему не понимал, что мы поместили его в клинику для престарелых, мама считает, что он это чувствовал. Поэтому сам решил покинуть нас, и именно так и именно тогда. Учитывая все обстоятельства, мама держится хорошо, а я никак не могу выйти из оцепенения. Это испытание нас так вымотало, но по крайней мере папа уже не мучается. И мы уже не видим близкого нам человека, когда он теряет свой человеческий облик. Я знаю, что там, где он сейчас, он такой же, каким был прежде.

Ребенок, которого я ношу. Я решила дать ему жизнь. Рассел может делать что хочет, но дитя я сохраню. Я еще не сказала ему, но скажу и сделаю это, когда все равно уже будет поздно что-то изменить. Я не хочу, чтобы он бросал свою жену. И не буду делать глупостей, чтобы взвалить на него ответственность. Таково мое решение. Он не дал себе труда поговорить со мной честно и не захотел ничего предпринять, чтобы у меня появилась хотя бы мысль вернуть его. Пусть даже сегодня разведется — я не пущу его обратно. Будет ребенок или нет — Рассел мне больше не нужен. Никчемный, испорченный человек. Наконец-то я это поняла. Слишком долго позволяла ему делать мне больно. Надоело быть другой, нельзя было настолько подчиняться ему, давать ему столько власти надо мной. Над моей жизнью. Надоело — ведь ему все сходило с рук. Но даже дураки когда-то устают быть дураками. И если смерть и учит нас чему-то, так это дорожить жизнью и ценить себя. Это то, что не вошло у меня в привычку.

И кто же пришел утешить нас с мамой, когда я позвонила и сказала об отце? Майкл. И кто сказал, что ему неважно, чьего ребенка я ношу, и что все равно он просит выйти за него замуж? Майкл. Я ответила, что не смогу этого сделать. Я не люблю Майкла. И он знает это. Я сказала ему, что он замечательный человек, но не для меня. И как бы я ни хотела замуж, как бы ни хотела определенности и уверенности, такой ценой мне это не нужно. Пора начинать учиться твердо стоять на своих двоих. Буду учиться надеяться на себя — в гороскопах ответа не найти. Он не спрятан ни в магическом числе, ни в линиях руки. Ответ находится во мне. И все же как греет душу то, что в моей жизни есть хоть один порядочный мужчина, который заботится обо мне.

Я подумываю об отпуске, хотя бы на месяц. Я очень нужна сейчас маме, и она мне нужна не меньше. О том, что я беременна, на работе пока не говорила, но скоро скажу. Что касается мамы, то не скажу, чтобы она бурно радовалась этой новости, однако уже готовит стеганое одеяло.

Да, мне наконец-то стали больше платить. Правда, у них не было особого выбора. Я подготовила тот счет на десять миллионов и назначила ставку несколько месяцев тому назад. Я хорошо понимаю, что значит получить такую большую страховую премию в конце года. Это значит, что не надо больше волноваться о возмещении убытков. Мое положение на работе теперь гораздо устойчивее, и начальник обещал ко всему еще и солидную премию к Рождеству. Я спросила, насколько „солидную". Он сказал, от пяти до десяти тысяч. Можно будет оплатить студенческий кредит, если будет нормальное самочувствие.