Марина Маслова - Спляшем, Бетси, спляшем!

Вечером мы сидим с сестрой в ее просторной и современной гостиной, Алика я уложила спать.

— Что ты будешь теперь делать? — спрашивает сестра.

— Растить детей. Алису нужно учить музыке. У девочки есть слух и она интересуется оперой. Все время забываю, что она дочь Ива, и мне часто кажется, что она от Алекса унаследовала музыкальный дар.

— А ты сама?

— Я? Знаешь, мне кажется, я переживу это. Сейчас мне очень плохо, но я переживу. Саша бы сказал, что возможности нашей психики безграничны. Я думаю, что через какое-то время я выйду замуж. За спокойного и сдержанного человека, который не будет лезть мне в душу. Я хочу преподавать, хорошо бы в Оксфорде. Молодость прошла, теперь все будет по-другому. Найду себе какого-нибудь профессора из Оксфорда и буду предаваться благоразумным супружеским радостям.

— Всегда ненавидела слово «супружеский», «супруг». У тебя был когда-нибудь супруг?

— Нет. Наверное, пришла пора. Мужем мне мог быть только один человек… А супруг — да взять хоть каноника Фаулза. Приезжай ко мне, я вас познакомлю. Очаровательный человек. Светлана говорит — влюблен в меня. Он будет мне и другом.

— А ты, ты влюблена в него?

— Ах, о чем ты говоришь! У меня сейчас одна мечта — побывать дома. Ты не представляешь, как я тоскую! Домой хочется — волком бы завыла. Помнишь Цветаеву? Мы эти стихи оценить тогда не могли, это нам было недоступно:

Понимаешь, она была здесь одинокой. Никто нас не может так понять, как дома. Помнишь, как мы сидели как-то на закате на берегу в Гурзуфе, и сзади кто-то стал читать стихи?

— «Это было у моря, где ажурная пена…» — подхватывает сестра, улыбаясь, — и что за очаровательный старик это читал! Он был похож на героя романа, с бородкой и тросточкой. И помнишь, что он нам тогда сказал?

— Что орда нахлынула и уйдет, а королева все живет в башне замка. Я тогда не поняла его. Теперь понимаю. Культура и мироощущение Серебряного века остаются в нас жить невостребованными, но ждут своего часа. Мы должны сохранить их и, может быть, идти дальше, опираясь на это богатство. Плевелы разносит ветер, а зерно сохранится и прорастет. Но разве мы извне можем что-то сделать? Нужно жить там…

— А помнишь, как мы ходили на лыжах? — внезапно вспоминает сестра, — И в марте поднимались на самую высокую сопку, чтобы посмотреть на первое солнце после полярной зимы.

— Да, — подхватываю я, — Это было удивительно: первый луч, первая полоска, такая алая между белым снегом и серым небом. У меня это каждый год вызывало в душе такой восторг и облегчение, как у первобытных людей: солнце вернулось и снова будет весна и лето.

— А помнишь праздник Проводов Зимы? Какие пекли блины на площади, где шло гулянье? Я таких вкусных никогда больше не ела. Край весь в дырочках, как кружевной, и хрустел, а сам блин был пышным и мягким. И обязательные танцы прямо на снегу, в шубах. «Арабское танго», помнишь? И мы все танцевали! Нам было весело, потому что мы были молоды?

— Да нет, тогда в праздник все искренне веселились. А белые ночи у нас в Ленинграде, помнишь? Однажды мы поехали с последним катером в Петергоф… — я запнулась.

— С Колей? — тихо подсказывает сестра.

— Да, мы поехали с Колей в Петергоф, чтобы посмотреть, как утром встает солнце над заливом, и не сообразили, что в Петергофе солнце встает над парком. Мы всю ночь провели в парке, — я на минуту замолкаю и сглатываю, потому что у меня перед глазами встает, как именно мы провели эту ночь, — а перед утром задремали в беседке и вдруг просыпаемся от шума. Небо все в тучах — откуда только взялись! — и такой дождь стучит по листьям, по крыше беседки, а у нас нет зонта. Потом тучи начали уходить в сторону залива, и вдруг над дворцом открылось солнце, и сияющая граница, за которой в дожде мы стояли, стала продвигаться к нам. Первый луч упал на «Самсона» и так засверкал в золоте! В этот момент включили фонтан, и столб воды стал расти, словно хотел дотянуться до солнца. Это было потрясающе. Мы обернулись к набережной, а она еще была в серой дымке. Всю обратную дорогу мы проспали, и матрос будил нас у пристани Эрмитажа.

— Лиза, — осторожно спрашивает сестра, — а с другими, уже здесь, у тебя были такие воспоминания, когда то, что ты была не одна, стократно увеличивало остроту восприятия окружающего?

— Да, с Джеком мы были зимой в Альпах, и я помню ночное небо над снежными вершинами. И Венеция — вся только с ним, особенно осенью и зимой. Было потрясающе красиво, все нежно-пастельных тонов, и мы были вдвоем, словно в необитаемом городе. С Ивом — летние альпийские луга, но с ним — не так. Он не умел молчать. С Алексом — зеленые холмы вокруг Фернгрин и наш сад, лилии и ирисы у пруда. Но одно из самых первых и сильных впечатлений такого рода — это Гурзуф с Сергеем. Там была одна бухточка и островок посередине, как в «Бегущей по волнам». Это было волшебное зрелище. Там на камнях мы так любили друг друга, как нигде больше!

— Как, и вы?! — поражена сестра.

— Ты помнишь это место?

— Ну конечно! Ты права, это было волшебство! Мы тоже приходили туда. В сторону Аю-Дага, да?

Мы замолкаем, вспоминая прошлое, потом она говорит:

— Лиза, не выходи замуж за нелюбимого человека, ты потом пожалеешь об этом! Я прошу тебя, не губи свою душу. Есть женщины, которые справляются с этим, но не ты. Обещаешь? — и спрашивает уже совсем другим тоном, — Хочешь, посмотрим еще раз «Ностальгию» Тарковского?

Я возвращаюсь в Лондон и окунаюсь в домашнее хозяйство, проводя почти все свободное время с детьми, дела фонда занимают остальное время. Сейчас, когда выходит фильм, я должна выжать из интереса публики и прессы все возможные выгоды. Мы теперь очень часто видимся с Мэтом Фаулзом, у меня действительно создается впечатление, что он ищет со мной встреч. Кроме деловых вопросов, мы все больше беседуем на отвлеченные темы. Когда Мэт возвращается из поездки в Союз, он до полуночи рассказывает мне об увиденном. Он побывал в клиниках Москвы и Ленинграда, встречался с врачами и родителями больных и выздоравливающих детей и виделся с Колей, чтобы обсудить перспективы торговли картинами в пользу фонда. Я не хотела, чтобы Мэт понял мою особую заинтересованность в последнем вопросе. Терпеливо я выслушала его доклад и восхищение страной и людьми, с которыми ему пришлось общаться, недоумение по поводу реакции чиновников, волокиты с оформлением некоторых документов, рассказ об общественной организации, помогающей работе фонда. Ее возглавлял Митя, весной он с семьей должен привезти группу детей на очередную диагностику. И вот наконец Мэт начинает рассказывать о Коле. Он описывает его Салон, художников, с которыми он там познакомился, рассказывает о планах дальнейшего сотрудничества.