Салли Боумен - Любовники и лжецы. Книга 1

– Ничего. У меня все в порядке, честное слово.

– Да ты и выглядишь хорошо. Я тебя уже очень давно такой не видела. – Мэри хитро посмотрела на падчерицу. – Интересно, почему? Чем это вызвано, дорогая: новой работой, новым мужчиной или чем-то еще?

– Не вынюхивай, Мэри, – улыбнулась Джини.

– Да разве я вынюхиваю! – Мэри взглянула на девушку широко открытыми глазами, изображая саму невинность. – Я, кстати, собиралась тебе сказать, – продолжала она непринужденным тоном, который, впрочем, не мог обмануть Джини, – что была приятно удивлена этим твоим paparazzo. Мы, правда, разговаривали с ним не очень долго, но он показался мне довольно симпатичным. Сколько ему лет, Джини?

– Тридцать пять.

– Правда? Мне очень понравились его глаза. Глаза мужчины имеют очень большое значение и…

– О ком это вы говорите?

Вернулась Лиз. Она сняла пальто и села за столик.

– О друге Джини, Паскале Ламартине, – ответила Мэри.

Глаза Лиз мгновенно загорелись.

– О да, Джини, до чего приятный человек! Такой умница! Настоящий француз. – Она бросила на девушку озорной взгляд. – Вы знаете, я гадала ему по руке… Надеюсь, вы за это на меня не в обиде? Я часто проделываю с гостями такой трюк. У него страшно интересная ладонь. Очень длинная линия жизни, четкая линия судьбы, один брак, одна глубокая привязанность, четверо детей…

– Четверо?

– Сейчас у него, по-моему, один ребенок, значит, со временем появятся еще трое. Да, – помедлила она, – и еще в середине его жизни произойдет одно очень важное событие. Примерно между тридцатью пятью и сорока годами. По его руке это ясно видно: четкий разрыв в линии судьбы. Я сказала ему об этом. Неизвестно, хорошее или плохое, но в его жизни произойдет какое-то очень важное и резкое изменение.

– Правда? – спросила с отвращением к самой себе Джини, чувствуя, что она ловит каждое слово с огромным вниманием.

– Совершенно точно, – с важным видом кивнула Лиз. – Я никогда не ошибаюсь. Например, я предсказала Джону, что этот год будет для него очень трудным, даже опасным, и оказалась права.

– Но ведь сейчас только январь, Лиз… – вмешалась Мэри.

– Знаю, – небрежно отмахнулась от нее Лиз, – в том-то и дело! Год начался именно так, как и должен был начаться. Попробуй пирожки, Мэри, они сказочно вкусные.

В течение следующих двадцати минут Лиз трещала без умолку. Она ничего не ела, лишь время от времени брала пирожок и крошила его над своей тарелкой, а в остальном выглядела вполне спокойной и уравновешенной. Джини размышляла, действительно ли эта женщина была хорошей актрисой, и если да, то когда она прикидывалась: разыгрывая истерику или сейчас? В какой из этих моментов она была сама собой?

Выглядевшая усталой Мэри почти не принимала участия в разговоре. Лиз рассказывала Джини о том, как она трудилась над лондонской резиденцией, как заново отделывала их загородный дом, какое участие во всем этом принял Джон. По ее словам, Джон буквально свихнулся на почве паркового искусства. Без тени горечи Лиз говорила о своих сыновьях, очень тепло отзывалась об их дяде Прескотте и рассуждала, как хорошо будет для мальчиков провести некоторое время в Соединенных Штатах. Лиз рассказывала о приеме, который должен был вскоре состояться по случаю сорокавосьмилетия ее мужа, и, как и сам Джон Хоторн, уговаривала Джини непременно приехать к ним в гости.

Она говорила оживленно, временами даже слишком. Единственное, что удивляло Джини, было то, как часто она упоминала своего мужа. Его имя мелькало буквально в каждой фразе: Джон думает, Джон говорит, Джон считает, Джон надеется…

Джини незаметно поглядела на часы. Она собиралась вскоре уйти, но до этого ей хотелось придать, беседе некоторое ускорение.

– Скажите, пожалуйста, – обратилась она к собеседнице, – когда закончится срок службы вашего мужа в Англии, собирается ли он вернуться к активной политической жизни?

– О, несомненно! – Лиз взглянула на Мэри. – Бедный Джон! Он согласился на это назначение только ради меня. Он считал, что здесь мне будет чем заняться, и, помимо этого, мы сможем проводить вместе больше времени. Джон знал, что мне опостылела жизнь в Вашингтоне. Захолустный городишко с политикой на завтрак, обед и ужин.

Лиз замолчала и вновь посмотрела на Мэри.

– Думаю, он уже начинает понимать, что ему не следовало этого делать. С его стороны это было жертвой, которую я от него не хотела принимать. Я умоляла его не уходить из сената, но Джон иногда бывает так упрям! Я знала, что со временем он пожалеет об этом, так оно и вышло. Если ты рожден для высокого полета, как Джон, от этого не убежать.

– Почему же он покинул сенат? – спросила девушка. – Я никогда не могла этого понять.

– Ох Джини, – вздохнула Лиз, – никто не мог. Нужно слишком хорошо знать Джона, чтобы понять это. Я думаю, он в первую очередь чувствовал себя страшно виноватым. – Она кинула на девушку мимолетный взгляд. – Вы ведь знаете, наш малыш, Адам, ужасно болел, едва не умер, и это время было для нас самым страшным. Джон решил, что должен уделять нам гораздо больше времени, чем это позволяли его прежние обязанности. Вот он и принял такое решение, даже не посоветовавшись со мной. На этом все и закончилось… – Лиз бессильно махнула рукой. – Послом может быть любой. А Джон должен реализоваться в делах куда более значительных, чем те, которыми он занят сейчас.

Они замолчали. Мэри удивленно подняла брови, однако ничего не сказала. Джини подалась вперед.

– Следовательно, вы считаете, что со временем он вернется к полнокровной политической деятельности?

– И даже более того, – с важностью ответила Лиз. Она сейчас напоминала ребенка, излагающего вызубренный урок. – Со временем Джон будет бороться за президентское кресло, как это планировали и его отец, и он сам. И, несомненно, победит.

Лиз проговорила все это с абсолютной уверенностью, словно умела провидеть будущее. В ее голосе не промелькнуло и тени сомнений.

– Понятно, – ответила потрясенная Джини. – А как к этому отнесетесь вы? – осторожно спросила она. – Вы ведь возражаете против Вашингтона.

– Вашингтона? – растерянно переспросила Лиз.

– Да. В последний мой приезд в Штаты Белый дом находился именно там.

– Ах, ну да… – На ее лице появилось недоумение. – На самом деле, я никогда не возражала против Вашингтона. По крайней мере, не до такой степени. Джон считал, что я не люблю Вашингтон, но это было только в его воображении…

Джини нахмурилась.

– Но мне показалось, вы только что сказали, кто когда жили там, то считали его скучным захолустным городишком?

– Неужели я так сказала?

Лиз выглядела искренне удивленной, несмотря на то, что Джини процитировала слова, произнесенные ею всего две минуты назад. Лиз передернула плечами, взглянула на свои часики, а затем на Мэри, сидевшую напротив.