Джоэль Данн - Синдром Фауста

Чтобы окончательно не зациклиться на страхах о всевозможных осложнениях, я пыталась вспоминать давно забытые сцены из нашей с Руди жизни. Но как я ни старалась этого не допустить, память, словно тыча меня носом в роковую ошибку, все время упрямо возвращалась в тот вечер после похорон Розы, когда мы с ним не на шутку поссорились…

Руди двигал стулья, швырял газеты и гремел посудой. Его вывело из себя, что я напомнила ему о дне рождения через неделю. О предстоящих через месяц выборах декана, о приглашенных гостях. Но я не чувствовала за собой вины: в конце концов, получить эту должность было его заветной мечтой. Ведь я думала не о себе. Но я понимала, что неприятный осадок от этого мог в душе остаться: ведь покойная была его матерью. Но мертвые не уносят с собой проблем оставшихся в живых.

Случилось то, чего я больше всего боялась: Руди воспринял все так, словно я совершаю нечто кощунственное. Меня это не на шутку задело. К тому же еще в ту ночь я не сочла возможным заниматься с ним сексом. Но ведь это я сделала это из уважения к памяти Розы. Смерть и игра плоти несовместимы.

Как всегда в таких случаях, все быстро забывается. Тридцать два года я жила его жизнью, была его опорой и верной помощницей. И за все это время никаких шумных столкновений и скандалов между мной и Розой никогда не было. Как же можно после всего этого, пусть даже в ответ на мелкие ошибки, платить грубой бестактностью?

После ссоры мы весь следующий день и вечер не сказали друг другу ни слова. Ночью он даже повернулся ко мне в постели спиной. Но я достаточно хорошо его знала. Придвинув к его бедру свое, я осторожно положила руку ему на плечо. Руди не пошевелился, но я была уверена: так долго продолжаться не будет. Я просовывала свои бедра между его ногами все дальше и дальше, пока не почувствовала его руки на своей груди. В шею било учащенное дыхание, спина ощущала нарастающий пульс мужского желания.

Поза была неудобной, внутри у меня все жгло – по торопливости, он даже не подумал о геле, который необходим в нашем возрасте. Но хотя секса мне совсем не хотелось, я включилась в его ритм и даже симулировала оргазм. Казалось, это была кульминация нашего примирения.

Я всегда умела управлять не только своим телом, но и желаниями. Против моей воли никто не мог навязать мне ни порыва, ни удовольствия. Руди обмяк, успокоился и заснул, крепко меня обняв…

А я не могла уснуть и думала о том, что, к сожалению, отношения с Розой у нас не сложились с самого начала. Она была нетерпима и чересчур эксцентрична, а манеры ее иногда просто шокировали. Она не всегда к месту громко хохотала, могла вставить сальное словцо или вульгарно и двусмысленно подмигнуть. На всем, что бы она ни делала и ни говорила, присутствовал налет цыганщины и беспардонности.

Разумеется, Роза считала, что сын ее достоин лучшей пары, чем я. И что именно я виновата в том, что он не сделал блестящую карьеру. Но если бы только это… На ее взгляд, куда хуже, что я объегорила его эмоционально. Женившись на мне, он, видите ли, не получил в ответ той любви, в которой так по своему характеру нуждался. Откуда в этой женщине было столько высокомерия и жалкого европейского снобизма, я не знаю. Ведь сама она тоже была всего лишь разбитной девицей из кордебалета, а не графиней.

На взгляд Розы, мною всегда и во всем руководил холодный расчет. Меня это глубоко возмущало: да кто дал ей право судить о моих чувствах к Руди? Ни разу ему не изменявшая, всю себя ему посвятившая, в любой момент готовая оградить его от любой беды – я не достойна ничего другого, кроме порицания? Неужели баллы в конкурсе на лучшую жену дает только вагина? У Розы она работала как разменный аппарат: и что, ей это что-то принесло?

Я не собираюсь утверждать, что была без ума от Руди. Но я не Джульетта, а он не Ромео. И даже если я и не пылала к нему страстью вначале – утверждать, что я легла к нему в постель, лишь бы получить какую-то выгоду, бессмысленно. Выгоду – от тапера в ночном клубе?

Все это неправда: Руди мне нравился. Был приятен мне как своими немножко вычурными манерами, так и нерезким запахом тела и почти женской привычкой следить за своей внешностью. К тому же он был ласков, мягок и полон какого-то завораживающего оптимизма Постепенно я так к нему привыкла, что сама не могла бы разделить, где любовь, а где привычка.

Попытки Розы повлиять на наши с Руди отношения ни к чему не приводили. Я пресекала их в самом начале: просто замыкалась в себе и не отвечала на ее бестактные выходки. В конце концов, ее решимость испарялась до следующего раза. Но Руди ее обожал, и все начиналось заново…

Мне стоило немалых усилий избавить его от приобретенных дома дурных привычек. Он унаследовал от Розы две достаточно скверные черты: озабоченность сексом и легкомысленность. В их отношениях с Розой вообще присутствовал налет чего-то недопустимо интимного и чувственного. Я не раз ловила себя на мысли, что, если даже ничего предосудительного за этим не крылось, каждый из них втайне сознавал свою подспудную порочность.

Руди всегда был милым, безвредным и уживчивым человеком, но жить с ним было нелегко. Он обожал музыку и общение, не вмешивался ни в какие бытовые проблемы. Но мне неизбежно приходилось брать на себя любое сколько-нибудь серьезное решение, Больше того – вмешиваться в любую, даже самую пустячную проблему, требующую минимальной организованности и здравого смысла. Я привыкла к тому, что если даже он и противился поначалу чему-то, то очень скоро остывал и признавал мою правоту.

До меня Руди в Америке серьезно встречался только с Лолой. Волоокая шумная испанка, она была матерью-одиночкой и пела в том ночном клубе, где он играл. Роза вначале ее обожала: они были одного поля ягоды. Но когда она поняла, что Лола рассчитывает на нечто большее, чем роль любовницы, встала на дыбы. Роза была уверена: ее сын – блестящая партия для любой невесты из самой уважаемой семьи. Она стала закатывать сцены, и Руди сдался.

Ту же тактику Роза использовала и против меня. Она даже отправилась к моей покойной матери, но та, выслушав ее, сказала, что мы с Руди достаточно взрослые люди, чтобы все решить самим.

Я летел по улицам так, что, повстречайся мне полисмен, меня бы не только оштрафовали – отобрали права. Чтобы как-то успокоиться, я пытался сосредоточиться на мчащейся в обратную сторону городской панораме.

Обычно у американских городов два лица: деловой, как смокинг, «Даунтаун» и удобные, как домашний костюм, пригороды. В отличие от остальных своих собратьев у Лос-Анджелеса таких лиц с полдюжины. По сути, он не что иное, как конгломерат маленьких городков, стиснутых в гигантский мегаполис мощью калифорнийского бума начала прошлого века.