Сталь (СИ) - Саммер Катя

— Мы падаем?

— Нет, по мне всего лишь соскучились друзья. Ты справишься без меня пять минут? Я зайду в кабину поздороваться, — он окидывает меня странным взглядом, — и обязательно проконтролирую, чтобы все показатели были в норме.

Да он издевается! Я вижу это по расслабленной линии челюсти и закравшейся ухмылке в уголках его губ.

— Конечно справлюсь!

А когда Егор покидает кресло, прикрываю глаза и начинаю отсчет.

Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо.

Девяноста пять, девяноста шесть…

Люди каждый день летают, и ничего.

Сто восемьдесят один, сто восемьдесят два…

Егор вон в поле сел — и живой. С ним я в безопасности.

Двести девяносто восемь, двести девяносто девять…

Черт, да где он?

Я встаю, потому что больше не могу сидеть на месте. Ну, если честно, сначала дергаюсь вперед и заваливаюсь обратно, так как пристегнута ремнем безопасности (а после не меньше минуты пытаюсь понять, как из этой удавки вырваться). Затем я спешу в направлении уборной, откуда выходили люди, и, заперев за собой дверь, тяжело дышу. Ничего не трогаю — замираю перед зеркалом. Выгляжу, если честно, ужасно: зрачки, как у наркомана со стажем, ярко-красные щеки, еще и поросячий нос — это, конечно, к делу не относится, но тем не менее факт. Ненавижу свой нос.

Запах химии раздражает ноздри. На вид чисто, но я представляю, сколько здесь микробов. Салфеткой опускаю стульчак, чтобы тот не смущал меня, и тщательно мою руки с мылом. И как в этой коробке метр на метр можно заниматься сексом? Фу.

Мои мысли прерывает внезапный толчок, который бросает меня к раковине — а потом еще один, и еще. Случайно нажав на кран, я хватаюсь за пластиковую ручку вместе с тем, как включается табло, требующее вернуться на место. Но как тут можно сдвинуться вообще?

Елейный голос стюардессы — видимо, Анюты — сообщает, что нет повода для беспокойства, что самолет проходит зону турбулентности, но как здесь не паниковать?

Мы падаем, падаем, падаем. Я это нутром чувствую!

Вжимаюсь в стену, стискиваю пальцы сильнее, прикрываю глаза и молюсь.

Я никогда не была набожной. Пару лет назад, помню, проходила при церкви специальные курсы, чтобы стать крестной для дочери родной сестры Ромы. Вы только не подумайте, что его родственники очень любили меня, так сложилось лишь потому, что накануне крестин все разругались между собой в пух и прах. В общем, тогда я выучила несколько молитв и даже Библию прочла. В связи с чем, кстати, у меня осталось много вопросов. Например, как продолжился род человеческий после Каина и Авеля, если из женщин в запасе имелась только Ева, или зачем Бог попросил Авраама убить своего сына — разве безусловная любовь требует доказательств?

Еще больше этих отдельных моментов меня удивил батюшка, который на одной из таких лекций, заявил, что греховные желания — это норма, и в пример привел его влечение ко мне. Поэтому, думаю, понятно, что я несколько скептично отношусь ко всей этой высшей силе, но сейчас, несмотря ни на что, я молюсь, молюсь и молюсь…

— Рори, — о, этот звук!

У меня галлюцинации, не иначе. Так меня звал только Егор, когда был особо нежен со мной. Или я умерла и попала в рай? Потому что я уже почти согласна…

— Рори, — настойчивее.

А затем меня трясут за плечи. Я ощущаю прохладные ладони на своих раскаленных щеках и распахиваю глаза.

— Ты решила вступить в клуб десятитысячников?

— Что?

Егор здесь, мы вдвоем в закрытом пространстве. Места совсем нет, он возвышается надо мной, поглощая несчастные метры. Его запах перебивает любой другой, и я забываю, что еще минуту назад собиралась разбиться.

Воздуха не хватает, не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть, чтобы не коснуться его грудью. Он так близко, что я ощущаю его дыхание на губах.

Я бросаю ручку, которую боялась отпускать, и сминаю пальцами его рубашку. Самолет трясет, но Егор помогает мне устоять. Он точно стальная опора, за которую хочется держаться.

Я была готова держаться за него всю жизнь.

Раскрываю губы ни то сказать что-то, ни то сделать необдуманный шаг.

— Здесь довольно грязно, — говорит он вдруг, отступая. — Выходи, я буду ждать снаружи.

И в следующее мгновение с единственным хлопком моих ресниц дверь закрывается, и я остаюсь в полном одиночестве.

А можно прямо до посадки просидеть в уборной? Ну, пожалуйста.

Спустя пару минут я, посвежевшая и с дежурной улыбкой, с которой обычно веду утренние эфиры, выхожу из уборной, чтобы застать Егора за милой беседой с Анютой. Интересно, а форма стюардесс специально так сшита, что вот-вот треснет, или стоит написать анонимную жалобу руководству этого прекрасного создания?

Мерзкая особа эта Анна — я вижу на ее лице сплошное притворство. Хотя обо мне, кажется, она думает примерно то же самое.

Егор ей кивает, а затем, бегло оглядев меня, отступает с прохода и пропускает вперед.

— Все хорошо? — спрашивает, когда мы возвращаемся на места. — Если бы я знал, что ты так боишься летать, не звал бы.

— Ничего, все в порядке. Это все ради работы.

Мягкая линия его бровей тут же ломается, и лицо Егора сразу становится грубее.

— Конечно, работа, — впрочем, как и голос.

До начала снижения я успеваю выпить еще один бокал шампанского, а когда самолет заходит на посадку, снова прикрываю глаза и изо всех сил стараюсь глубоко и ровно дышать. Только вся гребаная медитация летит к черту, потому что Егор накрывает мою руку своей. Я смотрю на него, а он делает вид, что не замечает.

— Скажи, ты в Бога веришь? — спрашиваю его после очередной серии пугающих до дрожи сигналов и толчков.

— Есть такая шутка, что на падающем самолете нет атеистов, — отвечает он, и снова не на мой вопрос.

К моему страху, мы еще около получаса кружим над аэропортом из-за загруженности воздушного пространства, как сообщает командир в салон твердым и спокойным голосом. Их этому в летных школах учат? Жаль, что это не работает, потому как даже после полета я ощущаю себя будто в тумане — бреду через зал, заплетаясь в ногах, не вижу куда. Я не слышу, как Егор зовет меня, поэтому он хватает мой локоть и просто направляет в нужную сторону. Что-то бурчит про то, что мы не успеем закинуть вещи, потом говорит с кем-то по телефону, а выйдя на улицу, усаживает вместе с собой на заднее сиденье такси.

Наверное, только спустя полчаса пути, когда перед глазами мелькает берег реки и красивые церковные шпили, я перестаю быть пустой оболочкой и понимаю, что я в Москве. Тут же прилипаю к окну, потому что дальше Южного я, кроме моря и Питера, никуда толком и не ездила. А сейчас я в столице, где, кстати сказать, живет Нелли, которая каждый месяц зовет меня в гости.

— Все, дальше не проеду, — слышу я водителя, остановившегося перед шлагбаумом.

— И на том спасибо. Выходим.

Что? Я на инстинктах хватаю сумку и следую за Егором, а затем ежусь от холода под пронзительным порывом ветра — здесь явно прохладнее, чем на юге, но я об этом, конечно, не подумала.

Зато белье взяла с собой.

Я ненавижу мой внутренний голос.

Задираю голову и сразу узнаю это место — это же телебашня! Что мы здесь делаем? Ответа я, как всегда, не получаю, зато уже через пару минут Егор толкает меня к контрольно-пропускному пункту, где, сообщив фамилию, показывает паспорт, а меня называет своим «плюс один».

Я его плюс один. На центральном телевидении России. Боже мой.

Внутри, едва мы заходим, я теряюсь от гула, движения, спешки и толпы. Здесь снуют люди с бесчисленным количеством оборудования, камер, перед которыми я всегда теряюсь. Радио — это другое, там меня никто не видит, а вот перед объективом у меня немеет язык.

После одного звонка Егора встречает женщина, затянутая в строгий костюм и с целой кипой бумаг в руках. Она повторяет, что ему пора спешить к гримеру, потому что церемония награждения начнется через полчаса. Затем к нам приближается несколько человек в летной форме, которые улыбаются Егору и приветствуют его.