Збигнев Ненацкий - Соблазнитель

А если бы мне – мечтать так мечтать – заказали ругательную рецензию? Что ж, при всей моей внутренней склонности к комплиментарности я не упустил бы возможности от души потоптать творение черт знает что возомнившего о себе автора, взявшегося ни много, ни мало «низвергнуть самые великие святыни» мировой литературы! Как я поиздевался бы над теми многослойными пластами чуши, которые он для этого нагородил! Так, я решительно не согласился бы с тем, что девушки во время первого акта не испытывают ничего кроме боли, обиды и разочарования. Некоторым девушкам бывает вовсе не больно, а если по любви, то очень даже приятно. (Ссылаюсь, разумеется, не столько на собственный опыт, сколько на результаты опроса знакомых женщин.)

А с какой это стати автор решил, что четырнадцатилетней Джульетте осталось два года до наступления месячных? Никакой отец наперёд знать этого не может никогда! Даже при нашем северном климате месячные с двенадцати лет – не такая уж редкость. Положим, автор был не в курсе (но взялся обсуждать!). Но Шекспира-то мог бы прочитать. Вот что говорит Парис: «Я матерей счастливых знал моложе». А вот слова синьоры Капулетти: «Так о замужестве пора подумать.// В Вероне многие из знатных дам// Тебя моложе, а детей имеют.// Что до меня – в твои года давно уж// Я матерью твоей была». Нет, не стал бы я опускаться до обсуждения явного бреда. Дело-то ведь не в месячных. Автор берется утверждать, что Джульетта не могла любить так, как описано у Шекспира. Конечно, она и стихами не могла говорить. По форме слегка приукрашено. Но по сути – автор излишне категоричен. Конечно, большинство девушек испытывает чувства попроще. Но давайте признаем за литературой право заниматься выдающимися, а не заурядными!

Над чем бы я еще позубоскалил в ругательной рецензии? Да буквально над всем, за что превозносил. Так, окрошка из научного трактата и беллетристики приводит к неудобочитаемости некоторых кусков текста для отдельных категорий читателей. Как вам понравится такая, например, фраза: «В эпоху романтизма писатели отдавали предпочтение шизотимикам с оттенком скиртотимии, а в позитивизме – циклотимикам с экстраверсией и эмоциональной синтонностью». Тут уж даже переводчик ничего не смог поделать с волей автора, хотя многие куски текста написаны по-русски настолько блестяще, что возникает интуитивное предположение, что в целом исходный текст в значительной степени облагорожен переводчиком, за что ему, а также редакторам русского текста – отдельное спасибо. Впрочем, Невякину следовало бы поаплодировать в хвалебной рецензии.

А вот вам рецепт успеха у женщин: «Каждая женщина носит в себе какой-нибудь миф о любви. Если хочешь заставить женщину полюбить тебя, ты должен соответствовать этому мифу». Прекрасно. Тогда я сформулирую рецепт успеха в литературе: «Каждый читатель носит в себе миф об идеальном литературном произведении. Если вы хотите создать бестселлер всех времен и народов, напишите роман, соответствующий этим мифам». Беда только в том, что воспользоваться моим рецептом проще, чем рецептом Ненацкого: женский миф меняется сразу, как только искомое достигается.

Итак, можно от души ругать, можно искренне хвалить; недостатки – продолжение достоинств, диалектика! А что же в сухом остатке? А то, что я, и это кроме шуток, рекомендовал бы «Соблазнителя» в качестве обязательного чтения для студентов гуманитарных вузов и факультетов, да и технических, впрочем, тоже. И для старших классов школы: ведь не все попадут в институты. Так что «назвался груздем – полезай, сам знаешь куда!». Это я по поводу издателей: выпустить незаурядную книгу – даже не полдела, а от силы десятая часть. Теперь надо всего-навсего донести ее до адресата. А в данном конкретном случае доведение тиража до читателя – проблема не отдельно взятого издательства Института соитологии. По большому счету – это задача государственной важности. Впрочем, думаю, что Неонилла Самухина прекрасно понимает, «с каким именно медведем» она имеет дело.

Леонид Захаров, директор – главный редактор издательства «Химиздат»

В России польская литература обрела признание и любовь читателей благодаря таким выдающимся именам, как Адам Мицкевич, Юлий Словацкий, Болеслав Прус, Генрик Сенкевич, Станислав Лем.

Польский прозаик и драматург Збигнев Ненацкий (1929–1994) известен не столь широко, хотя он и является автором более 30 романов, повестей, пьес, киносценариев. Его произведения выходили миллионными тиражами на многих языках мира, всегда вызывая острую дискуссию в обществе.

Особенно же бурную реакцию (от восторгов до негодования) вызвал роман З. Ненацкого «Соблазнитель» (1978). И не удивительно: писатель поднимает в нем весьма болезненные для современного общества проблемы. Это и массовая сексуальная неграмотность населения (а в итоге – «переполненные женские консультации и психиатрические диспансеры»). И деградация семьи, снижение в ней роли мужчины, занятого лишь добыванием денег. И процесс «нарастающего гомосексуализма, трансвестизма,… склонности к разврату».

В прямой связи с этими явлениями польский прозаик ставит вопрос об ответственности писателя за то, что он пишет. Обязан ли писатель задумываться о воздействии созданных им образов на поступки и судьбы тех, кому его книги адресованы? Должен ли он заниматься «грязью» жизни или его «дело – рассказывать красивые и безмятежные истории»? Устами своего персонажа Ганса Иорга З. Ненацкий клеймит собратьев по перу: «Сколько книг… напоминают шаманские обряды по изгнанию злого духа из существа, называемого человеком»!

Главный же стержень романа, на который «нанизываются» все эти философские и психологические размышления, – любовь между Мужчиной и Женщиной. Как Стендаль в свое время написал трактат «О любви» (кажущийся сейчас во многом устаревшим и наивным), так и автор «Соблазнителя» попытался изложить в своем романе «все, что современная наука знает о любви».

Особенно категорично высказывается он против разделения любви на «возвышенную» (чистую, романтическую) и плотскую (соответственно – «нечистую», приземленную, животную). Немалая вина за такое разделение лежит и на писателях. Под влиянием романтической литературы в сознании поколений как образец для подражания закрепился «возвышенный» («вертеровский») тип любви, «очищенной» от всякого физического желания. В итоге масса людей (особенно женщин), поддавшихся этому внушению, проживает жизнь в неудовлетворенности, досадуя, что у них не было этой идеальной (литературной, прибавим – и кинематографической) любви.