Люби меня - Елена Тодорова

которые Саша мне пару дней назад курьерской службой прислал, тупо выставив из своей квартиры. Выскакиваю с ними на балкон. Сердце взрывается от боли, когда вижу его внизу – там, где когда-то стоял с оркестром. Но я сцепляю зубы и перемахиваю через перила все, что он мне покупал. Задерживаюсь, только чтобы увидеть, как барахло приземлится на капот его чертовой тачки. А затем разворачиваюсь и, громко хлопнув балконной дверью, залетаю обратно в комнату. Кусая губы, съезжаю по стеклу на пол.

Снова рыдаю так же сильно, как в тот страшный день.

Лиза с Артемом в полной растерянности, пытаются вызвать на очередной откровенный разговор. Но я лишь кричу, чтобы они оставили меня в покое.

– Неважно, что он сделал! Важно то, что я никогда его не прощу!!! Прекратите бередить мои раны! Убирайтесь!!! У вас что, своей жизни нет? Ненавижу вас всех!

– Боже, Соня… – Лиза сразу же разражается слезами следом за мной. – Что ты такое говоришь? Что с тобой, Солнышко? Что произошло? Ты меня пугаешь!

– Все прекрасно! Просто оставьте меня, на хрен, в покое!

Артем уводит ее в сторону, позволяя мне продышаться. Но совсем они меня, естественно, не покидают. Ни на минуту. Снуют по квартире даже ночью.

Слышу, как Чарушин сообщает Лизе, что Сашка избил Лаврентия. Парень, который продал дьяволице-прокурорше душу за ПМЖ, в реанимации. Думал, что Георгиев его не найдет. Идиот!

– Неизвестно, спасут ли… – шепчет Артем. – Состояние критическое…

Я не собираюсь на это реагировать. Жалеть кого-то? Меня кто пожалеет?!

Плачу и все равно молюсь за этих козлов. Того алчного недоноска, который находится на грани смерти. И того раненого монстра, который сидит под домашним арестом под угрозой настоящего срока.

– Ничего… Мамочка отмажет… – бормочу себе, заливаясь слезами.

И все равно боюсь за него. И все равно его люблю!

Это ведь не проходит за мгновение. Саша Георгиев убил меня, но не убил мою любовь.

– Забудь! Живи дальше, – тарабаню как мантру.

Но жить полноценно не получается.

Еще пару дней спустя я понимаю, что должна уехать из города. Собираю чемодан и сообщаю о своем решении плачущей сестре. У самой на тот момент уже нет слез. Большая часть тела атрофирована, и эмоции не возникают. Боль остается глухим отголоском всего, что происходит.

– Если тебе будет так легче… Езжай, – шепчет мне Лиза. Она меня понимает как никто. Не только потому, что сестра мне. Сама ведь перенесла такую трагедию расставания в прошлом. Знает, как это больно. – Езжай, конечно. Только обещай звонить каждый день и приезжать хоть иногда в гости.

– Обещаю.

А потом… За день до отъезда я делаю то, что сама от себя не ожидаю.

Сонечка Солнышко: Я успокоилась и поняла, что не могу так отпустить. Чтобы поставить точку, мне нужно с тобой проститься.

«Ты сошла с ума!» – орут все мои инстинкты.

Однако я отправляю сообщение и жду ответ. Он приходит достаточно быстро.

Александр Георгиев: Хочешь проститься? Приходи за смертельным поцелуем.

Это не приглашение. Это вывеска над адом.

И в тот день я добровольно в него вхожу.

До смерти, малыш…

© Александр Георгиев

Любовь – страх.

Самый сильный. Самый дикий. И самый, мать вашу, лютый.

Я сдался этому чувству, когда уже не мог бороться. И сразу же взлетел на такие космические вершины, с которых не было видно остального мира. Меня затрясло, закружило, подбросило еще выше. Я наслаждался своей любовью и все больше в ней нуждался. Я захлебывался, давился и жрал свой кайф еще более жадно. Я парил, пылал и гонял на запрещенных скоростях.

И все это время я боялся.

Боялся обидеть, разочаровать, напугать, ранить, потерять… Но больше всего я боялся измены и предательства. Ужаснее этого для меня не существовало ничего в мире. Этот страх рос со мной с того самого пятилетнего возраста, когда отец впервые загулял. Он был моим монстром под кроватью. Моим духовным демоном. Моим извращенным божеством.

Напряжение росло поразительно методично и крайне уверенно. Я понимал, что не вытягиваю эти отношения, не вывожу свою любовь... Но ни отпустить неконструктивные страхи, ни избавиться от безосновательных на тот момент подозрений, ни проработать убийственные эмоции не мог. Умом, конечно, осознавал, что мчу на скоростном поезде прямиком в бетонную стену. Это пугало еще сильнее. Однако остановиться шансов не было.

Подсознательно каждую секунду нашего «вместе» в обратном порядке отсчитывал. Подсознательно принимал то, что рано или поздно все закончится. Накал последних месяцев являлся столь изматывающим, что подсознательно я этого даже жаждал и ждал.

И вот это напряжение достигает подрывного максимума. То, чего я боялся до ужаса, происходит. Столкновение со стеной моих страхов является чрезвычайно внезапным, безумно оглушающим и зверски болезненным.

Удар. Взрыв. Посеченная искрами темнота.

Тот, кто размахивается, перенеся всю боль на одну из моих конечностей – это не я. Монстр, которого я неосознанно вскармливал семнадцать лет, высвобождается. Я умираю. И воскресаю секундой позже, когда ладонь с разрушительной яростью уже касается самого дорогого, что у меня было, есть и будет… Воскресаю лишь затем, чтобы снова умереть. Только теперь не от катастрофы предательства, а от той трагедии, которую сам на нас обрушиваю.

Мой монстр, раздутый от боли до размеров Халка, желает уничтожить Соню, а всаживает кол себе же в грудь. Кол, который будет сидеть в моем сердце всю оставшуюся жизнь.

Я не ее бью. Я себя добиваю.

Падаю на колени. Начинаю осознавать, задыхаться, рыдать. Познаю настоящую боль.

За той бетонной стеной, которая меня приняла в свои смертельные объятия, а спустя время перемолола в фарш и выплюнула, всепоглощающая бездна.

Ад является тем же космическим пространством. Только если рай куражит и превращает нас в танцующие солнечные блики, то эта дыра попросту непригодна для существования. Меня на входе наживую вспарывают. Из груди вырывают сердце. Поджигают душу. И она сгорает. Вспыхивает и сгорает за секунду.

Говорят, двум смертям не бывать… Врут.

Что они знают?

Измена. Пощечина. Две мои персональные смерти, которые по мучительности уравновешивают чаши весов. Я поднимаюсь, как только у меня появляются на это силы. Убегаю от первой, но вторая остается со мной навсегда. В какой-то момент я не без потрясения обнаруживаю, что по ужасу она перекрывает мой патологический страх предательства.

Я хуже того, кого считал истинным злом.

И мне предстоит с этим жить.

Скажите, блядь, на милость,