Наталья Батракова - Миг бесконечности. Том 2

— А ты не горячись, ты успокойся, послушай меня и подумай. Все прекрасно знают, что журналисты — люди циничные, никаких порывов и эмоций — один голый расчет. Стыд вообще не свойствен нашей профессии. И все прекрасно понимают, на что их «подписывают». Я общаюсь Интернете кое с кем из ваших журналистов, просматриваю иногда вашу периодику: да, есть неплохие, умные ребята. Но когда им говорят, что нужно повосторгаться очередным достижением экономики, они высокопрофессионально восторгаются. А затем сами же над собой издеваются в узком кругу. Профессиональный цинизм. Толстокожесть, которая нарабатывается с годами. Это поначалу мы все белые, честные и пушистые. И очень страдаем, когда чья-то судьба из-за неверно сказанного слова катится под откос. До тех пор, пока не научимся рассматривать профессию как средство зарабатывания денег. Как правило, после восьмидесяти лет профессиональной практики журналист уже просто не обращает внимания на такие мелочи. Так что у тебя всего лишь запоздалая ломка.

— А как же совесть? Она что, тоже «ломается»?

— Катя, да повзрослей же наконец! Сколько можно быть белой вороной? Суд совести для журналиста противоестествен. Не зря нашу профессию называют второй древнейшей. И ты придумала гениальный ход!

— Какой ход?

— Как зарабатывать деньги! Ты показала, что не такая, как все. Теперь для обывателей ты — на самом деле честь и совесть журналистики. У народа к тебе стопроцентное доверие! И если ты действительно ушла из газеты…

— Я действительно ушла. Сам сказал, что белые вороны в журналистике долго не живут, — усмехнулась Катя, пытаясь подключиться к Интернету.

В душе — полная растерянность. То, как Генка, прекрасно ее знавший и считавшийся другом, отреагировал на статью, сбило с толку. Что же тогда думают другие, кто с ней не знаком? Неужели она совершила очередную ошибку и как-то не так подала материал? Надо срочно войти в сеть.

Но с Интернетом ничего не получилось. Видно, на счету закончились деньги. Переехав к Вадиму, она его не пополняла.

— И я не собираюсь ничего рекламировать, — зажав ухом трубку, добавила она.

— А что же ты будешь делать? Сидеть дома с твоим характером смерти подобно.

— Не волнуйся, не умру, — отстраненно-холодно парировала Катя. — В школу пойду работать, как мама, — неожиданно даже для самой себя нашла она выход.

В разговоре возникла недолгая пауза.

— Шутишь? С твоим-то опытом? Какая школа?

— Обыкновенная, общеобразовательная. На элитную не претендую.

— Ты серьезно? С твоим-то именем… — пришел черед растеряться Вессенбергу.

— Серьезней некуда. Еще раз повторяю, если не понял: я ушла из журналистики и хочу начать жизнь сначала. Надеюсь, что, когда верну себе прежнюю фамилию, о журналистке Проскуриной все забудут.

— Для меня ты никогда ею и не была. Для меня ты была и есть Евсеева. Помнишь, как мы тебя Ксивой звали, а ты злилась? — попытался перевести разговор на шутливый лад Вессенберг. — Ладно, Кать, так и быть, не буду тебя больше донимать. Давай о другом поговорим, — посерьезнел он. — Знаешь, какая у меня первая мысль возникла, когда прочитал? Что ты подумала над моим предложением и решилась.

— На что решилась? Каким предложением? — раздосадованная отсутствием Интернета, не поняла Катя.

— Ясно, — вздохнул он после недолгого молчания. — Тогда ставлю вопрос иначе. Ты не думала переехать куда-нибудь? Начинать жизнь с нуля на новом месте гораздо проще, поверь. Например, все в той же Германии.

— Это не для меня. Пусть моя родина и уродина, но я ее люблю.

— Здесь я реально могу тебе помочь. И с работой тоже, — пропустил он ее ответ мимо ушей.

— Я немецкого не знаю. Ты что, забыл?

— На начальном этапе это и неважно. Здесь полно русскоязычных изданий. Телеканалы, опять же. Специалисты твоего уровня всегда нужны. Немного осмотришься, проникнешься местным колоритом — и вперед.

— Для меня твое «вперед» в данной ситуации — шаг назад, — устало заметила Катя. — Почему ты никак не хочешь меня понять? В одну и ту же воду дважды не входят! Что здесь, что там, что на другом конце земного шара — журналистика меня больше не интересует. Это первое. Второе и самое главное на сегодняшний день: я не могу оставить отца. А уж тем более сейчас, когда он в больнице в предынфарктном состоянии.

— Я не знал, что он болен… Ты об этом ничего не говорила, — слегка растерялся Генрих.

— Я и сама не знала. В пятницу «скорая» забрала, вот все и открылось. Так что не до переездов мне.

— Ну, это вопрос легко решаемый, — тут же нашелся он. — Устроишь свою жизнь, позовешь отца. Это не проблема, вопрос времени. И с лечением можно будет здесь все решить.

Катя тяжело вздохнула. Похоже, разговор с Геной складывался, как у слепого с глухим.

— Ген, я знаю своего отца — он никогда и никуда не поедет. Так что давай закроем тему переезда. И вообще, если честно, ничего не имею против тех, кто ищет райской жизни за тридевять земель. Но я живу по другому принципу: где родился — там и пригодился. Только нечто из ряда вон выходящее может меня сдвинуть с места.

— Никогда не говори «никогда», — упрямо стоял на своем Вессенберг. — Тогда уж честность за честность: неужели не понятно, что я хочу, чтобы ты была рядом, чтобы мы были вместе? Вместе с твоим отцом, с твоей мачехой. Да с кем угодно!

— Гена, я люблю другого человека, — тихо произнесла Катя.

— То есть?

— Я люблю другого человека, — чуть громче повторила она.

На этот раз пауза продлилась еще дольше.

— Ясно… Не вовремя я позвонил, — выдавил он, огорошенный. — Почему-то я так и подумал, когда первый раз услышал, что ты собралась разводиться. Показалось, будто что-то не договариваешь.

— Тебе в самом деле показалось. Я полюбила этого человека после того, как подала на развод.

— А он тебя любит? — после раздумья спросил Вессенберг.

— На сегодняшний день для меня это неактуально.

— Почему?

— Потому что мы расстались.

— Вот как? В таком случае я даже не буду спрашивать, кто он и что собой представляет, — повеселел Генрих. — Влюбленность это. Мимолетное увлечение. Пройдет. Считай, что я этого не слышал. Ладно. Мне тут надо по делам… В общем, ты меня, конечно, отчасти расстроила, но я готов ждать дальше. Надежда умирает последней. Все, побежал. Пока, — словно боясь услышать еще что-то не очень приятное, быстро окончил он разговор.

— Пока, — Катя вернула трубку на место и задумалась.

«Ничего ты, Генка, не понимаешь в законах времени.

И в бесконечности тоже… Не влюбленность это, — вздохнула она. — А поздравить меня в итоге забыл. Ну, с днем рождения вас, Екатерина Александровна… „Я сама себя поздравлю и итоги подведу“, — вспомнила она строчки своего же стихотворения. — Пора чего-то поесть», — прислушалась она к желудку, настойчиво подававшему сигналы голода.