Вирджиния Эндрюс - Руби

– Вы меня о чем-то спросили? – поинтересовалась я. Мальчик не пошевелился и не сказал ни слова. Я пожала плечами и вновь стала смотреть в окно, но вдруг услышала опять:

– Переживаешь, что попала сюда? Я резко повернулась.

– Простите?

Все еще не двигаясь, он продолжал:

– Я вижу, тебе здесь не нравится?

– Не нравится. Меня похитили и закрыли на ключ, прежде чем я успела сообразить, что происходит, – сказала я. Это вызвало оживление на его лице, такое сильное, что он даже поднял брови. Мальчик медленно повернулся ко мне, причем двигалась только голова, и уставился на меня холодными и равнодушными глазами манекена.

– А как же твои родители? – спросил он.

– Отец не знает, что проделала моя мачеха, я в этом уверена, – заявила я.

– И для чего?

– Простите?

– Как тебе объяснили, почему ты здесь? Понимаешь, в чем твоя проблема?

– Мне бы не хотелось говорить об этом. Это слишком неудобно и даже смешно.

– Паранойя? Шизофрения? Маниакальная депрессия? Тепло или уже горячее?

– Холодно. А ты сам почему здесь? – задала я встречный вопрос.

– Пассивность, – заявил он. – Я неспособен принимать решения или быть ответственным за что-то. Если передо мной возникает проблема, я просто становлюсь недвижим. Я даже не могу решить, что мне делать здесь, – добавил он бесстрастно. – Поэтому я сижу и жду, когда окончится время отдыха.

– А почему ты такой? Я хочу сказать, ты ведь понимаешь, откуда твоя проблема?

– От ненужности, – улыбнулся он. – Моя мать, наверно, как и твоя мачеха, не хотела иметь меня. На восьмом месяце беременности она пыталась сделать аборт, а получилось, что я родился преждевременно. С того момента все и покатилось – паранойя, аутизм, неспособность к обучению, – холодно перечислял он.

– Ты не похож на человека, неспособного к обучению, – возразила я.

– Я не могу учиться в нормальной школе. Не могу отвечать на вопросы, не поднимаю руки, а когда мне дают контрольную работу, просто сижу, уставясь на нее. Но зато читаю, – добавил парень. – Это все, что я делаю. Это безопасно.

Он поднял глаза на меня.

– Все же почему они тебя сюда поместили? Не бойся, ты можешь рассказать мне. Я не передам никому. Но и не обижусь, если ты мне не доверяешь, – быстро добавил он.

Я вздохнула.

– Меня обвиняют в том, что я слишком свободно веду себя в сексуальном плане, – призналась я.

– Нимфомания. Шикарно. У нас здесь нет ничего подобного.

Я не могла не рассмеяться:

– Нет и теперь. Это ложь.

– Все нормально. В этом заведении все лгут. Пациенты лгут друг другу, самим себе и докторам, доктора лгут потому, что заявляют, будто могут помочь нам, но на самом деле не могут. Все, на что они способны, – это держать нас в уверенности, что все хорошо, – горько произнес мальчик. Он вновь поднял на меня глаза цвета ржавчины. – Скажи, как тебя зовут, вообще можешь назвать любое имя.

– Меня зовут Руби. Руби Дюма. Я знаю, что тебя зовут Лайл, но забыла твою фамилию.

– Блэк.[23] Как дно пустого колодца. Дюма… Дюма. Здесь есть кто-то еще с такой фамилией.

– Мой дядя, Жан. Меня привезли сюда под предлогом встречи с ним.

– А, так ты племянница Жана?

– Но я так с ним и не встретилась.

– Мне нравится Жан.

– Он разговаривает с тобой? Как он выглядит? Как себя чувствует? – поспешно спрашивала я.

– Он не разговаривает ни с кем, но это не означает, что он не может этого делать. Он… просто очень спокоен, но такой добрый, как маленький мальчик, и иногда такой же испуганный. Иногда он плачет, будто бы без причины, но я знаю, что в его голове что-то происходит, и это заставляет его плакать. Временами я подлавливаю его смеющимся. Он никому ничего не говорит, особенно докторам и медсестрам.

– Если бы мне только удалось увидеться с ним. По крайней мере, хоть что-то было бы здесь хорошее, – вздохнула я.

– А ты увидишься. Уверен, он придет на ленч в маленький кафетерий.

– Я не встречалась с ним раньше. Пожалуйста, покажи мне его.

– Это нетрудно. Он лучше всех одет и самый видный здесь. Значит, Руби? Очень приятно, – проговорил Лайл, а потом его лицо застыло, будто он сказал что-то ужасное.

– Спасибо, – я замолчала и огляделась вокруг. – Не знаю, что мне делать. Нужно выбраться отсюда, но это хуже тюрьмы – двери со звонками, решетки на окнах, санитары на каждом шагу…

– О-о, я запросто вызволю тебя отсюда, – небрежно заметил Лайл. – Если ты действительно этого хочешь.

– Запросто? Как?

– Есть одна комната с окнами без решеток, прачечная.

– Серьезно? Но как туда попасть?

– Я покажу… позже. Они разрешают нам выходить на улицу после ленча. А из заднего двора есть проход в прачечную.

Мое сердце воспрянуло от надежды.

– Откуда ты это знаешь?

– Я знаю все об этом заведении, – ответил парень.

– Все? Сколько же времени ты здесь?

– С семи лет, – ответил он. – Всего десять лет.

– Десять лет! Неужели тебе никогда не хочется уйти отсюда? – спросила я. Он какое-то время смотрел вдаль, по его правой щеке скользнула слеза.

– Нет. – Лайл взглянул на меня нестерпимо печальными глазами. – Здесь мое место. Я же сказал тебе, – продолжал он. – Я не могу принять никакого решения. Вот обещал тебе помочь, но позже, когда настанет время действовать, я, может, и не смогу. – Он опять посмотрел вдаль. – Не знаю, смогу ли.

Мое приободрившееся настроение омрачилось вновь, когда я поняла, что, возможно, он, как и все, по его словам, в этом заведении, попросту лгал.

Прозвенел звонок, и миссис Уидден объявила, что настало время ленча. У меня опять просветлело на душе. По крайней мере, теперь увижу дядю Жана. Если, конечно, это тоже не было ложью.

Но это не было ложью, и мне не потребовалось, чтобы кто-то показал мне дядю Жана. Он не очень изменился по сравнению с тем молодым человеком, которым остался на фотоснимках. Как и описал его Лайл, он был лучше всех одет – вышел к ленчу в светло-голубой спортивной куртке из легкой ткани, брюках в тон куртке, белой сорочке с голубым галстуком и в абсолютно чистых спортивных туфлях. Его золотисто-каштановые волосы были аккуратно подстрижены и по бокам зачесаны назад. Я заметила, что его фигура все так же подтянута. Он выглядел, будто находился на отдыхе и заехал сюда, чтобы по пути посетить больного родственника. Ел он автоматически, поглядывая вокруг либо с самым небольшим интересом, либо без интереса вообще.

– Вот он, – сказал Лайл, кивая в сторону дяди Жана.