Мартина Коул - Хозяйка ночи

Дэниэл злобно ухмыльнулся.

– Голос Бриони Каванаг. Знаешь, что я тебе скажу? Да вы с Томми всегда были для нас посмешищем. Я держу этих мелких людишек вот здесь. – Он вытянул вперед сжатый кулак. – Мы с Бойси держали их здесь, а теперь буду держать я. Нас просто подставили, но те, кто это сделал, скоро ответят за все!

Бриони печально покачала головой.

– Дэнни, неужели ты не видишь, что времена изменились? Дни, когда можно было вломиться в паб с оружием, давно прошли. Ты сделал ошибку, заимев так много врагов. Ты считаешь себя выше всех, а что в итоге? И не от большого ума ты смеешься надо мной и тем более над Томми, потому что Томми Лейн стоит пятидесяти, даже ста таких, как ты. Этот человек заслуживает твоего уважения. Если бы у тебя было хоть какое-то чутье, ты постарался бы стать похожим на него. Пятьдесят лет прошло, а его по-прежнему уважают, по-прежнему любят, и. что немаловажно, он на свободе. А ты, если будешь продолжать в том же духе, не увидишь белого света до конца тысячелетия.

– Ну что ж, теперь я знаю твое мнение обо мне, а ты знаешь мое о себе.

Бриони кивнула:

– Да. Теперь знаю. И я виню тебя в смерти моего Бойси, он во всем подражал тебе. Напоследок я дам тебе маленький совет, сын: сиди тише воды ниже травы и не выступай. Не устраивай больше никаких представлений на суде, не выставляй себя полным дерьмом.

Глаза Дэнни засверкали.

– Тебе хорошо давать советы! Ты не сидишь на скамье подсудимых. Вы с Томми спасли свои задницы, а теперь приходите ко мне с поучениями, как святоши!

Бриони перегнулась через стол и сквозь зубы процедила:

– Я повторяю, Дэнни: мы убивали вынужденно. Вы с Бойси никогда не понимали нас. Я тебе вот что скажу: если честно, мне никогда не нравилось мое занятие. Никогда. Но я впряглась, как говорит моя мать, и вот уже пятьдесят лет тащу этот груз. У тебя же никогда не было необходимости делать то, что ты делал, ты выбрал свой путь по доброй воле.

Лицо Дэниэла побагровело от злости. Поднявшись, он заявил:

– Я не собираюсь слушать эту чушь. Лучше пойду в камеру. Сегодня воскресенье, а по воскресеньям нам разрешено слушать радио и ничего не делать. Хотя в другие дни мы занимаемся тем же самым. Да что я тебе объясняю, ты же сама недавно из тюрьмы. Одним словом, разрешите откланяться. Этот разговор меня утомил.

Бриони сидела с каменным лицом, а Дэниэл встал, подошел к офицеру полиции и попросил отвести его назад в камеру. Люди смотрели на них во все глаза. Окончание их разговора слышали все. Собрав все свое достоинство, Бриони поднялась и вышла из комнаты для посещений.

Она сделала все, что могла.

Судья мистер Мартин Пантерфилд внимательно посмотрел на человека, сидевшего перед ним на скамье подсудимых.

– Мистер Дэниэл О'Мэйлли, вы признаетесь виновным в злодейском убийстве. Никогда прежде мне не приходилось слышать о таких страшных, варварских и бессмысленных злодеяниях, как это. Вы хладнокровно убили Дэвида Митчелла в клубе на глазах множества посетителей. Вы и ваш брат держали в страхе половину Лондона. Вы занимались различного рода противозаконными делами и в конце концов решили, что вам все позволено. Вы – порождение нашего чересчур либерального законодательства. Общество меня не поймет, если я не применю к вам наиболее строгого наказания. Таким образом, я приговариваю вас к пожизненному заключению с настоятельной рекомендацией не давать вам амнистию в течение как минимум тридцати лет. У вас есть что сказать?

Дэниэл встал, пальцы рук его были переплетены, лицо лишено всякого выражения. Затем он посмотрел судье прямо в глаза и заявил:

– Да, есть. Моя фамилия – Каванаг!

Судья покачал головой в парике. Оглядев зал, он произнес:

– Уведите его.

В этот момент вскочила Молли. С лицом, залитым слезами, она закричала:

– Вы, грязные ублюдки! Это мой мальчик! Мой мальчик! Дэнни, внучек мой, Дэнни!

Голос ее разносился по залу, пока Дэниэла уводили двое охранников. Уже на пороге он жестом победителя вскинул руки и крикнул:

– Так их, бабуль! Я вернусь, я вернусь!

Его вытолкнули в коридор, и голос его постепенно затих.

Лиммингтон посмотрел на Бриони, и взгляды их встретились. Она едва заметно кивнула ему. Работа была сделана на совесть.

Сьюзи лежала в постели в доме матери. Она положила руки на живот и едва сдерживалась, чтобы не закричать. Ее мать просунула голову в дверь и спросила:

– Попить не хочешь? Как насчет чашечки чая?

– Я ничего не хочу. Оставь меня в покое.

Дорин вошла в комнату и попыталась взять дочь за руку. Сьюзи выдернула руку.

– Бога ради, оставь меня, женщина!

Дорин села в кресло и сказала ласково:

– Я знаю, что тебе больно, девочка, но постарайся держаться. Ребенок потребует много сил. С детьми всегда так. Я знаю, что ты горюешь о Бойси. Видит Бог, мне тоже очень жаль его. – Она промокнула тонким платочком уголки сильно накрашенных глаз. – Я любила этого мальчика как собственного сына, упокой Господи его душу.

Сьюзи процедила сквозь зубы:

– Ты не на сцене, мама, кроме меня здесь зрителей больше нет. Что до этого чертова ребенка, то он мне не нужен. Я ненавижу свою беременность, я ненавижу жизнь здесь. – Она закусила губу, чтобы остановить дрожь, и сказала срывающимся голосом: – Я рада, что он мертв. Я ненавидела его. Я ненавидела все, что было связано с ним.

Дорин откинулась на спинку стула, затем встала, подошла к дочери и без предупреждения отвесила ей звонкую пощечину.

– Ты, маленькая сучка! Если эти слова кто-нибудь услышит, у тебя будут большие проблемы. Ты сама стремилась охмурить Бойси, нечего теперь плевать на его могилу. Как вспомню, какой позор нам пришлось вынести из-за того, что мы связались с семьей Каванаг, так бы и удавила тебя собственными руками, но ребенок ни в чем не виноват. Понимаешь ли ты, в какие игры играешь, тихоня с расчетливыми мозгами? Если Бриони услышит твои слова, ты запоешь совсем другую песню.

– Уйди, мама!

– Ну уж дудки! Ты уехала из того прекрасного дома с красивой мебелью. Мы с отцом могли бы переехать туда к тебе и смотреть за ребенком, так нет же! Ты прибежала сюда, как избалованное дитя!

Сьюзи злорадно усмехнулась, когда мать наконец-то выдала себя, назвав настоящую причину своего раздражения. Дорин мечтала, воспитывая внука, жить в огромном особняке и при этом находиться на полном довольствии. Сьюзи давно уже ее раскусила.

– Ты никогда не будешь жить в том доме, мама, говорю тебе это прямо.

Дорин оскалила зубы и произнесла:

– Какая же ты сучка, Сьюзи Рэнкинс, ну и сучка! Как подумаю, что я воспитывала тебя, отдавала тебе лучший кусок…

Звонок в дверь прервал тираду Дорин.