Анатолий Тосс - За пределами любви

– Да нет, дом где? Гд е он находится? – Он так громко кричал, стало трудно разбирать слова.

– Я не знаю. Я не знаю адреса. Мы ехали часа два с половиной или три. Но я не знаю адреса.

– Куда же мне ехать, Лизи? – закричал он. – Узнай адрес… где-нибудь…

Она испугалась. Из-за такой идиотской причины, из-за простого адреса он не сможет найти ее, не сможет увезти, спасти. Она здесь, внутри дома, совсем недалеко, но не знает, где именно. Как глупо – быть внутри и не знать, как «внутри» соотносится со «снаружи». Ах, как глупо. Глаза заметались по комнате, ища, за что бы им зацепиться. Но зацепиться было не за что, везде валялись посылки, ящики, пакеты с белеющими наклейками. Взгляд беспомощно скользил по ним, вслед за взглядом так же беспомощно скользил рассудок.

И вдруг она догадалась.

– Подожди, – как можно громче прошептала она в трубку, так что получился составленный из шепота крик. – Здесь посылки лежат, я сейчас адрес посмотрю.

Элизабет отпустила трубку: та рванулась на шнуровом проводе вниз, достигла упора, дернулась, подскочила, затем снова рухнула, снова забилась судорогами, теперь уже вперед-назад, как качели, каждый раз стучась, отталкиваясь от твердой, холодной стенки.

Достаточно было взглянуть всего на два пакета, чтобы понять, на какой адрес они присланы. На всякий скучай Элизабет наклонилась, подняла еще одну коробку, – все точно, на всех посылках один и тот же адрес. Она подхватила трубку, та уже почти не колебалась, смирилась со своей подвешенной судьбой.

– Влэд, слушай, я в Коннектикуте. Город называется Виллингтон, Форест-стрит, 28. Ты слышишь меня? – Элизабет снова испугалась, что он не расслышит ее.

– Да, Лизи, да! – закричал он. – Я запомнил: Виллингтон, Форест-стрит, 28. Я еду, жди меня. Скоро…

– Подожди, – перебила она его. – Там вход, дверь, наверное, открыта, тебе главное пройти, чтобы никто тебя не увидел. Там сначала фойе, ты его пройдешь, справа будет кухня, за ней коридор. Я буду в первой комнате. – Она подумала. – Нет, во второй, я буду во второй комнате. Я запру дверь, но ты постучи, и я открою. Хорошо? Ты слышишь?

– Да-да, я слышу. Не волнуйся, через два часа я буду, вторая дверь после кухни на первом этаже. Ты только дождись меня, Лизи. Слышишь, дождись. – Он попытался еще что-то сказать, но она уже не слушала, она очень устала, посмотрела на телефон и повесила трубку. С трудом, но повесила.

Сложно сказать, много это или мало, два часа – смотря как их провести. Если бы Элизабет заснула, они бы прошли незаметно. Но спать ей было нельзя. Она подошла к двери:

кажется, в коридоре было тихо, хотя что можно услышать через непроницаемую дверь? Пришлось все повторить – приоткрыть дверь, выглянуть в коридор, убедиться, что он пуст, потом проскользнуть в него, тихонько затворить за собой дверь. Едва ступая по паркету, добежать до следующей двери, – туда, где в кресле должен сидеть мертвый Рассел, – открыть ее, заскочить внутрь, повернуть за собой ключ, отдышаться.

Рассел все так же сидел в кресле, красные пятна на груди, казалось, не увеличились. Глаза смотрели вперед, в них опять появилась пристальность, но одновременно и пустота, тупое остекленение. Элизабет подошла к креслу, хотела что-то сказать, но не знала, что именно, постояла, вглядываясь в застывшие черты.

Да, она убила человека. Но сейчас она не чувствовала ни сожаления, ни страха. Даже если они поймают ее, будут мучить, убьют, сдадут полиции, и ее приговорят, посадят на электрический стул. Или в тюрьму на всю жизнь… Нет, она не боится и не сожалеет. Он, Рассел, топтал жизни, сначала мамину, потом ее. Если бы в пистолете оставались пули, она бы всаживала и всаживала их в это расплывшееся в кресле ненавистное тело.

Она снова опустилась на пол, села, подогнув ноги: она не спала, просто погрузилась в прострацию, там, внутри, по-прежнему было проще и спокойнее, чем снаружи. А потом в дверь постучали.

Элизабет вздрогнула, попыталась встать, но получилось не сразу, – ноги затекли и не хотели принимать на себя тяжесть тела. Пришлось опереться руками о пол, отжать себя вверх. Потом она дошла до двери, припала к ней.

Конечно, скорее всего, это был Влэд, но что если не он? Если друзья Рассела, обеспокоенные отсутствием, ищут его? Стук повторился: три быстрых удара, потом два через паузу. Теперь он казался намного громче, может быть, потому, что она стояла вплотную к двери.

Надо было решаться, глупо же стоять и не открывать. Она сама сказала Влэду постучать. И она решилась.

Снова медленно повернула ключ в двери, дернула ее на себя, отскочила в сторону, – ноги запутались, зацепились одна за другую, она едва не упала. Вытащила из кармана пистолет, схватила двумя руками, вытянула их на всю длину. Никто ведь не знает, что в нем нет пуль, пистолет в руке заставит их остановиться, позволит выиграть время. А если это Влэд…

Ах, как он изменился, будто прошли годы – постарел, морщины растащили лицо, оно как-то сузилось, даже волосы поседели.

– Девочка моя, – он так и не дошел до нее, остановился посередине, только затворил дверь. – Лизи, что они сделали с тобой… – Она не видела его глаз, слишком темно в этой темной комнате, в этом темном доме, но знала, что они наполнились слезами. – Что они сделали… Ты выглядишь… – Он сбился, не решаясь продолжить, сделал два шага вперед, к ней, снова замер, видимо, хотел обнять, но не решался. Она сама прошла последний разделяющий их шаг, протянула руки, обхватила его за шею, обняла, положила голову на плечо, замерла, пистолет так и продолжал висеть в правой руке.

Влэд поглаживал ее по спине, что-то бормотал.

– Как хорошо, что ты приехал, – прошептала она. – Я бы погибла, если бы ты не приехал. Они бы поймали и убили меня. Знаешь, я ведь застрелила одного из них, самого главного, но они еще не знают. Он там, в кресле.

– Да-да, я знаю. – Он водил ладонью по спине, Элизабет чувствовала медленное кругообразное движение. – Не волнуйся, теперь все будет хорошо. Ты только не волнуйся.

– А что, я действительно плохо выгляжу? – зачем-то спросила она.

– Ты просто изменилась, – ответил он неопределенно. Потом добавил: – Ты похудела.

– Ну конечно. Хорошо, что вообще выжила. Два месяца с капельницы питаться, – слабо улыбнулась Элизабет, так и не отпуская его. Ее голова лежала на его плече, и он не заметил улыбки.

– И губа у тебя распухла, и глаз. Щека оцарапана, – зачем-то добавил Влэд.

– Бог с ней, со щекой. У меня все тело распухло и оцарапано, – снова улыбнулась Элизабет, но он снова не заметил. – И не только тело. – Наконец она отпустила его, отстранилась. – Вот видишь, он там в кресле, – Элизабет протянула правую руку, пистолет снова был направлен на застывшее, лишенное выражения лицо. Но теперь он не мог выстрелить.