Ольга Горовая - Обжигающая спираль

Но шутить — одно, а осознать какова твоя сестра на самом деле, понять, что ты для нее только помеха, досадное, раздражающее недоразумение, которое следует смести с доски — совсем другое.

Руслан знал — им будет нелегко это пройти. Так и оказалось.

Сначала Света просто отрицала то, что он пытался ей объяснить. Через какое-то время неприятие сменилось опустошенностью.

А потом она заплакала.

Так горько и тихо, что у Руслана все сжалось внутри и горло перекрыло, лишая возможности сделать вдох. Но все что он мог — это крепко обнимать ее, надеясь, что валерианка хоть немного смягчит подобный удар для Светы, и тихо шептать, как любит ее, обещая защитить от всего на свете и ее, и их малыша.

Это продолжалось долго. Дольше, чем мог считать безопасным Руслан. Но наконец, спустя почти два часа, когда в окно палаты начало заглядывать хмурое октябрьское солнце, Света задремала, так и цепляясь за плечи Руслана.

Он давно забрался к ней в кровать, опасаясь выпускать любимую из своих объятий. И сейчас полусидел, уперев затылок стену, и нежно поглаживал щеку Светы, которая даже в своем тревожном сне продолжала тяжело вздыхать и закусывать губы.

Он ни за что в мире не желал бы проводить ее через такое испытание. Но поступок сестры Светы не оставил выбора никому из них. Ни ему самому. Ни полковнику, которому еще предстояло сообщить все жене и сыну.

Да и с самой Машей что-то следовало решать. Хотя тут Руслан опасался вмешиваться. Им самим руководило стремление уничтожить, стереть в порошок ту, которая подняла руку на его семью.

Но кроме того, что Маша являлась обидчицей Светы — она еще и была дочерью их родителей. А Рус имел представление о том, что значит потерять родных.

Этой ночью Самойленко потеряли одну из своих дочерей. Нет, вероятно это случилось раньше, тогда, когда первые ростки ненависти и злобы поселились в душе Маши, рождая мысли, неприемлемые и ужасающие любого нормального человека. Только близкие не могли, а может не хотели замечать и признавать этого. Нынешняя же ночь поставила их лицом к лицу с тем, в кого превратилась Маша. И с этим пониманием им всем теперь предстояло жить.

Сам не заметив как это произошло, Руслан погрузился в сон, все еще обнимая Свету, словно таким образом старался защитить ее от всего, что только могло случиться во сне ли, или в реальности.

Он смутно помнил, как через пару часов кто-то заходил в палату, похоже дежурный врачи, но Руслан покачал головой, прося не будить Свету и прошептал одними губами, что у нее выдалась слишком тяжелая ночь.

Как ни странно этот доктор оказался более сговорчивым. А может их внешний вид вызывал сильно выраженное сочувствие и жалость. Но врач вышел, кивнув, и так же тихо ответил, что зайдет осмотреть их раны позже. После этого визита Руслан вновь уснул.

Им разрешили уехать вечером.

Хотя и Руслан, и врачи настаивали на том, чтобы Света осталась в стационаре еще на пару дней. Но в этот раз даже он не смог ее убедить. Света клятвенно пообещала, что будет ходить на перевязки, при первых же симптомах любого ухудшения — обратиться за помощью. Но сейчас она должна была увидеть свою семью.

Руслан не смог ей запретить. Пусть и понимал, что в первую очередь любимая стремится увидеть Машу, посмотреть в глаза той, которая так поступил с ней. Вероятно, где-то в глубине души Светы еще жила надежда, что все это нелепая ошибка.

У Руслана же сомнений не осталось. Утром ему звонил Писаренко — его люди нашли Лиса. Тот опознал в заказчике среднюю дочь Самойленко.

Разговаривал Руслан и с полковником, хоть и не пересказывал этот разговор Свете.

Михаил Николаевич приезжал ближе к обеду, когда она, после осмотра и очередной смены компрессов и примочек, вновь погрузилась в сон.

Самойленко так и не пришел в себя, хоть и старался держаться. Но Руслан сомневался, что он уже хоть когда-то станет прежним. Особенно после того, когда Михаил Николаевич рассказал о том, как люди Писаренко задерживали Машу.

Они с Николаем Алексеевичем постарались провести все как можно тише, исключив участие тех лиц, которые знали бы его дочь. Сейчас она находилась у них дома, под охраной все тех же людей, которых дал Писаренко.

Павлу Самойленко звонил лично, рассказав все, как есть. И судя по всему, этот разговор так же не прошел бесследно для его состояния.

— А ведь он любит ее, — горько заключил Михаил Николаевич. — Долго не верил. Даже после того, как приехал и сам допросил Лиса. До конца не верил, пока с Машей не поговорил.

— Она ему призналась? — немного удивленно откликнулся Руслан, следя за входом в палату. Они стояли у окна напротив двери.

— Не знаю, со мной она отказалась говорить, да и с матерью тоже, — вздохнул Самойленко. — Павел так же не вдавался в подробности. Только выйдя от нее, он пробовал на себя вину взять. И лишь когда я его придурком обозвал, объяснив, что такая жертва ничего не даст, это ведь ее не остановит, раз Маша уже один раз решилась на подобное, он сломался, — Михаил Николаевич тяжело вздохнул. — Парень сел прямо на пол коридора и сказал, что ведь все равно ее любит. Понимает, насколько чудовищно то, что Маша сделала. И все равно…, — полковник замолчал и устало потер лицо ладонью.

Даже в этом жесте Руслану виделась какая-то безысходность.

— Сколько же она жизней поломала одним единственным вечером, — опустошенно выдохнул Самойленко. — И ради чего?! Почему не подумала, если не о нас, считая в чем-то виновными, то хоть о Паше, который так ее любит? Почему, Руслан?! — с каким-то потерянным выражением в глазах на осунувшемся лице, спросил у него Михаил Николаевич. — Ведь и он ей не безразличен, Машка рыдала в голос, когда он все же ушел, отвернувшись от нее, — полковник тяжело привалился к стене.

Руслан не знал что ответить.

Он кристально ясно помнил тот миг, когда стоял перед Писаренко и хотел его убить. Но все-таки прислушался к разуму и пониманию, что никакая месть не стоит того, чтобы загубить еще и свою жизнь. У него достало ума отвернуться и уйти, несмотря на всю ненависть. И не поступи он так — не встретил бы Свету, потерял бы друзей, столько возможностей, которые теперь использовал. Все потерял бы, хоть и казалось Русу в тот момент, что у него ничего нет.

Но он-то хоть по делу на Николая Алексеевича злился, хоть и сомнительно, что в таком поступке могут существовать более веские доводы.

Однако Руслан мог понять, когда люди шли на убийство обидчиков своей семьи. Понимал и принимал такое. Сам был готов убить за Свету и их будущего ребенка. А вот когда пытались убить своих родных — такое оказывалось недостижимо для разума Руслана.