Татьяна Тронина - Роман с куклой

Зеркальная витрина отражала Еву.

Очень невысокая блондинка а-ля Мэрилин, в небесно-голубом платье. Сорок шесть килограммов чистой красоты.

Ева повертела головой, невольно любуясь сережками, которые купила недавно. Сапфиры удивительно сочетаются с платьем и глазами – не голубыми (это было бы уже слишком, пошловато даже), а ярко-серыми.

– Красавица!.. – произнес рядом восхищенный мужской голос. Даже еще не увидев того, кто эти слова произнес, Ева уже точно знала – это очень недалекий, малообразованный и вряд ли симпатичный представитель сильного пола. Иногда бывает достаточно только голос услышать, чтобы разобраться во всем.

Она чуть-чуть скосила глаза в сторону – так и есть, рядом стоял мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, небритый, с глубокими залысинами, в потертом пиджаке из коричневой замши. В тележке его лежала бутылка самой дешевой водки и один-единственный сырок «Дружба». Иногда и голоса можно не слушать, достаточно заглянуть в тележку с покупками. Ева его видела насквозь – бывший мачо советского разлива. Когда-то блистал, мороча головы наивным дурочкам, приехавшим в Москву из ближнего зарубежья, теперь вышел в тираж, но пока еще не осознал этого. Злостный неплательщик алиментов, скорее всего.

Ева отвернулась и молча пошла вдоль полок. Она благородно давала этому типу шанс – пусть отстанет сам.

– Меня Жора зовут, а вас? – Тип и не думал отставать.

– Что тебе надо, Жора? – голосом Снежной королевы спросила Ева.

– Познакомиться хочу! – с наивной искренностью признался тот. – Я таких красивых только в телевизоре видел.

– А я не хочу с тобой знакомиться, – с угрозой произнесла Ева и мысленно фыркнула: «В телевизоре!»

Нахал с залысинами трусил рядом, умильно улыбался, показывая ряд золотых зубов.

– Почему? Ну почему, девушка, а?

Ева медленно остановилась, посмотрела ему прямо в глаза. Она никогда ничего не боялась, наоборот, всегда чувствовала справедливый гнев, когда ей приходилось давать отпор таким вот типам. Вероятно, нечто подобное ощущал Александр Невский, когда гнал тевтонов по льду Чудского озера…

– Потому что ты урод, – произнесла она с таким выражением, что у самой мурашки по спине побежали.

От неожиданности бывший мачо оцепенел.

– Ты на себя когда-нибудь смотрел со стороны? – мрачно сузив глаза, продолжила Ева свое наступление. – Ты хоть на какую-то самооценку способен?..

– Я не понимаю… – отшатнувшись, обидчиво заблеял тот.

– Есть люди, у которых на лице написано, что они прожили совершенно пустую, бездарную жизнь. Что они не совершили ни одного хорошего поступка, только пакости… – Ева сознательно не говорила то, что было принято говорить в таких ситуациях, например: «Отстань, дурак, я сейчас милицию позову». Она любила нестандартные фразы, ведь именно такие задевали собеседника больше всего. – Ты – глупый и никчемный, не смей подходить к порядочным женщинам, иди на вокзал и там ищи себе подружек. Разве ты не понял, что жизнь твоя прошла, и прошла зря?..

– Ах ты…

– Ну что – «я»? Что «я»? С чего ты решил, что мне понравятся твои сомнительные комплименты?..

Тип попятился назад, таща за собой тележку. Глаза его были широко раскрыты, в них уже плескалась жгучая, нестерпимая ненависть. Вот так всегда – стоит таким людям понять, что им способны дать отпор, они бросаются в другую крайность.

– Жалкий пьянчужка, – мрачно добила его Ева.

– А ты… а ты… – От ненависти тип стал задыхаться.

– Ну что «я», убогий ты человек?.. – сурово усмехнулась она.

– А ты – СТЕРВА! – выкрикнул тот и убежал, скрывшись за рядами полок.

Ева укоризненно покачала головой и пошла дальше. «Нет, курицу не буду брать, возни с ней… Так, а тут у нас что? «Картофельная запеканка с мясом». Выглядит аппетитно на картинке… И возни никакой, всего-то в микроволновке разогреть!»

Ева положила в тележку еще и торт с яркой надписью по всему боку – «низкокалорийный». «Ладно, Шурке раз в году можно… Ну и мне тоже», – удовлетворенно решила она.

Шурочку Лопаткину она очень любила – наподобие того, как суровая мать любит свое единственное дитя. То есть спуску ей не давала, но если кто-нибудь, не дай бог, вздумает Шурочку обидеть – она, Ева, тому горло перегрызет!

– Стерва, гм… – презрительно пробормотала Ева. – Я ему глаза, можно сказать, открыла, а он меня стервой назвал!

Ева уже пробиралась к кассам, как вдруг, у книжных полок, которые располагались напротив веников, щеток, поролоновых губок для мытья посуды и пластмассовых ведер, увидела вывеску:

«Сегодня, в 21.00, по всей Москве начата продажа нового романа Даниила Михайловского «Спальня императрицы». Не пропустите!»

У Евы даже дух захватило. Новый роман Михайловского! Она не пропустила ни одного, прочитала все двадцать четыре предыдущих… «Господи, ну да, я сама недавно в газете читала, что скоро выйдет его новая книжка… Это прямо подарок судьбы, подарок к моему дню рождения!»

Ева решительно двинулась к книжным полкам, цапнула увесистый том в пестрой обложке.

Надо сказать, что Ева не была одной из тех пожирательниц легкого чтива, которых в последнее время развелось немало благодаря оборотистости некоторых писателей. Нет, Ева, строгая к себе и к окружающим, очень строго относилась и к искусству. Дамские романы она не читала, криминальные – только выборочно, любила во всем классику и могла под настроение даже Достоевского перечитать, чем очень угнетала Шурочку Лопаткину, которая жила только одними ироническими детективами.

Михайловский стоял особняком. Он, собственно, и не писателем был вовсе, а историком. Его исторические романы пользовались бешеной популярностью. Критики разделились на два лагеря – одни считали его сугубо коммерческим автором, умеющим ловко стряпать занимательные сюжеты, а другие утверждали, что Михайловский – это талант, возродивший интерес публики к отечественной истории. Впрочем, сам Михайловский в одном-единственном интервью, которое он дал только одной газете, скромно просил называть себя «беллетристом».

Есть некая тайна в том, как слова складываются в текст, как текут свободным повествованием, увлекая за собой читателя, как заставляют забыть обо всем на свете… Не все книги – такие, не каждому литератору удается владеть этой магией.

Но Михайловский был одним из тех, кто мог удержать внимание избалованной столичной публики. Он умел преподать историю так, что она превращалась в детектив и в любовный роман – одновременно. В трагедию и фарс. Его книги отличали простота и глубина. Одинокому человеку они могли заменить собеседника, любителю выпить – бутылку вина.