Я тебя ненавижу (СИ) - Рахманина Елена

Глава 1.1.

Через пару лет тренер шутя называла меня роботом, потому что я работала словно неодушевленный бесчувственный агрегат, машина с несбиваемыми заводскими настройками, которые никто не был способен поменять. Это прозвище ко мне так прицепилось, что, желая обидеть, так ко мне обращались и товарищи по базе. Но какой-то извращенной части меня даже нравилось, когда я слышала ироничное: «Привет, Робот. Снова тренируешься с пяти утра, пока тут никого? Роби, нельзя так, ты машина, а мы всего лишь люди». Это уничижительное обращение, кличка словно была единственной данью моим стараниям со стороны недоброжелателей.

Впрочем, спорту я отдавалась всецело не для того, чтобы получить чье-либо одобрение. Я знала, что многие мои товарки по спортивному цеху работают в поте лица чтобы услышать похвалу от родителей, которые с помощью детей реализуют свои амбиции, а отпрыскам это не нужно, они просто хотят любви. Нет, это было не моей историей.

Когда-то, будучи совсем крохой, я увидела трансляцию соревнований по спортивной гимнастике, зачарованная той силой и грацией, что исходила от юных спортсменок. Это заметила моя мама, именно она в пять лет привела меня в спортивную секцию, где и начался мой путь. Через несколько лет с ней случилась трагедия, о которой никто в нашей семьи, состоящей из меня, моей родной сестры бабушки, не хотел вспоминать, потому что для каждой из нас это было слишком болезненным. Моя бабушка очень мало интересовалась моими спортивными достижениями, не потому что ей было это не важно, просто она не считала мою спортивную карьеру чем-то обязательным, необходимым, в отличии от меня, считающей, что на этом сошелся свет клином.

Тренировки и соревнования были моей жизнью, не какой-то её частью, а полностью захватывали мою вселенную, оттесняя на второй план учебу, семью, друзей. Большую часть времени я жила на базе, но бабушка очень скучала и переехала ближе ко мне, с позволения тренера, иногда я оставалась у неё. Но почти всё свое время я посвящала себя спорту и мой круг общения был крайне ограничен. Порой мне казалось, что я социопат, так как мне очень не хватало уединенности. На базе не было возможности скрыться, побыть наедине с собой, в одиночестве, а такому интроверту как я, это было необходимо как воздух. Отрабатывая элементы, я не замечала людей вокруг, все пропадало, сливаясь в одно пятно, лишь голос тренера, когда она выкрикивала свои правки, ругала или хвалила меня.

Ничто не приносило мне большего удовольствия, нежели изматывающие занятия спортом, боль в мышцах, солоноватый вкус на губах, когда пот катится градом от прилагаемых усилий, когда я в очередной раз сделала больше, чем думала способно совершить моё тело. Преодолевать себя из раза в раз было подобно наркотику, хотелось ещё и ещё. Я любила это состояние больше всего на свете. Чего греха таить, помимо этого я кормила свое эго раздававшимися после моего выступления аплодисментами и звучанием своего имени, когда зрители его выкрикивали с трибун и кидали мягкие игрушки, а золотую медаль на шею вешали под гимн страны, за которую я выступала.

Иногда мне казалось, что девочки, с которыми я делила тренировочный зал кривили губы при виде моего упорства, граничащего с одержимостью. Да, я была странной даже для них, которые, казалось бы, должны лучше всех меня понимать. Но я их пугала, я видела это в их глазах, они считали меня чудачкой, которую ничто в жизни не интересовало кроме спортивных снарядов. А у меня в голове крутилась раз за разом одна и та же фраза: «Вижу цель – не вижу препятствий». А целью была золотая медаль Олимпийских игр. Да, я была фанатиком и не скрывала этого.

Впереди красным мигал запрещающий сигнал светофора. Я немного сбавила скорость, оглядываясь по сторонам и не видя в этот ранний час ни одной машины. Даже люди еще спали. Секунды на светофоре медленно сменялись. Десять. Девять. Восемь. Я вновь оглядываюсь, солнце попадает в глаза, недовольно щурюсь. Семь. Шесть. Опять смотрю по сторонам. Никого.

Не сбавляя скорость выезжаю на зебру, когда до появления зеленого человечка оставалось еще пара секунд.

Мир вдруг резко переворачивается с ног на голову, не понимаю, что происходит. Слышу визг шин машины об асфальт, наблюдаю за тем, как мой лонгборд отлетает от меня, а я, ударяясь о капот машины падаю на землю. Раздается раздирающий душу крик и не могу осознать, что это я кричу. От дикой боли.

Утреннее солнце бликами расходится по закрытым векам. А я стону, не в состоянии что-либо сказать. Боюсь открыть глаза, боюсь увидеть то, что сейчас произошло. Ко мне кто-то подлетает. Слышу мат. Звонок в скорую и еще куда-то.

Сквозь страх открываю глаза, чувствую боль в ноге. Это хорошо. Хорошо, что есть боль. Значит ноги на месте. Сглатываю слюну, не чувствую рук человека, который сейчас нависает надо мной, что-то говорит мне, о чем-то спрашивает.

Слышу только бьющуюся в висках кровь. Моя щиколотка искривлена под странным углом, кость торчит, едва не разрывая кожу. Теряю сознание.

Спустя мгновения удается расслышать всегда так пугавшую меня сирену скорой помощи, почти возвращающую меня в сознание. Никогда не думала, что она будет по мою душу.

Меня ощупывают и осматривают врачи, я же нахожусь где-то в пограничном состоянии, слышу шум вокруг меня, но не могу пошевелиться или что-то произнести.

- В какую больницу вы ее отвезете? - спрашивает взволнованный мужской голос.

- Травматология на проспекте Калинина, - скупо делится информацией баритон.

Глава 2

Когда я в очередной раз пошел наперекор отцу, он, пригрозив тем, что перепишет завещание на своего пасынка, сослал меня в донельзя провинциальный город Н., где коптило местный воздух наше градообразующее предприятие. Ну как наше, мы были одними из крупнейших акционеров, и отец велел мне проследить как идут дела, так как у него возникали сомнения в качественной работе топ-менеджеров.

Чекой, сорвавшей предохранители отца, был погром, который устроили мы с друзьями в одном из ночных клубов Лондона, откуда нас забрала местная полиция, пока мой отец, дав подумать о своем поведении, через сутки не внес залог.

- Ты понимаешь, что такое деловая репутация, сын? – не поднимая голоса, интересовался мой отец, когда мы ехали из участка на заднем сидении роллс-ройса. Но этот вкрадчивый тон вселял ужас куда больше, нежели если бы отец кричал.

По старой советской традиции, мнение окружающих, а уж тем более бизнес партнеров, интересовало Анатолия Самгина больше всего на свете. Любитель русской классики, в частности Максима Горького, поднявшийся, как и многие, из черных недр девяностых, он всеми силами старался обелить свою репутацию, доказать, что заработал капитал не только благодаря резкому изменению курсов валют и чиновническому произволу, с чьей нечистоплотной помощью удачно выкупил в своё время недвижимость в центре Москвы и успешно приватизировал государственные компании. Уже дальше, дело решало успешное вложение капитала, бизнес-стратегии и умелое руководство. Но кого это волновало, когда его старые партнеры называли товарища не иначе как Толик Франклин, в честь президента США изображенного на всеми любимой банкноте.

В двенадцать я первый раз услышал, как кто-то так обращается к отцу, и сдох бы от смеха, если бы не царившая вокруг в этот момент атмосфера. У него была деловая встреча, больше похожая на сходку криминальных авторитетов, которые столпились у дверей его кабинета, ожидая аудиенции главаря. Тогда, похожий на пивной бочонок мужчина средних лет, с толстой золотой цепочкой на красной шее и таким же красным покрытым потом от страха лицом, что-то втирал верзиле рядом.