Татьяна Корсакова - Лунные драконы

Лучше б не заглядывал... Света от ущербной луны аккурат хватило, чтобы княжну разглядеть и пожалеть, что из плена ордынского живым вернулся. Ничего-то от прежней Ясеньки не осталось. Была птичка-невеличка, звонкоголосая, синеглазая, а оборотилась мышью летучей с крылами перебитыми, глазами мертвыми. А потом Ясенька заплакала, тихо-тихо, что дите малое. Горазд, чтобы не закричать от злости да бессилия, руку себе до крови прокусил. Не помогло. Ни о чем он теперь думать не мог – только о том, как княжне помочь.

Думал-думал, да не придумывалось ничего, голова от мыслей этих тяжких гудела, точно наковальня, руки дрожали так, что одну и ту же работу приходилось по два раза переделывать. И плач Ясенькин так в ушах и стоял, терзал душу, спать не дозволял. Вот и лежал Горазд на сене, таращился в черноту, думал...

...Звезда сорвалась с неба, когда Горазд уже собрался в кузню воротиться. Яркая-яркая, с синим отсветом и хвостом дымно-белым. Сорвалась и полетела аккурат к Горазду, ухнула в чан с водой, и вода сразу зашипела, паром пошла.

Подходить к чану было боязно – а ну как и в самом деле звезда! Или вот от луны кусочек... не видно ж на небе ни единой звездочки, черным все черно – только луна, Ясенькина любимица...

Горазд все с духом собирался, когда дубовый, крепко-накрепко железными ободами скрепленный чан раскололся, точно лесной орех, распался на две половинки. Вода выплеснулась на землю, и туда же, под ноги Горазду, выкатилось небесное диво. Тут уж он не забоялся, как только диво увидал, про все свои думы тяжкие враз позабыл.

Как есть лунный обломок! Небольшой, с голубиное яйцо, еще горячий, серый с синими всполохами внутри – не то камень небывалый, не то металл невиданный, так сразу и не разберешь. Пригожий. Ух, какой пригожий! Аж глазам больно смотреть на такое-то диво. И руки дрожат чисто от лихоманки, того и гляди – упадет кусочек луны на землю, затеряется в высокой траве. Ищи потом...

Диво Горазд за пазуху спрятал, для надежности. Животу сразу стало горячо и щекотно, и спать захотелось так, что аж невмоготу...

...Сон ему пригрезился небывалый: яркий, как весеннее утро, звонкий, как Ясеньки голосок. Драконов, тварей огнедышащих и крылатых, коих Горазд на иноземных картинках видывал, да коими ханские доспехи украшал, было двое. Один поболее: грозный, с хвостом змеиным да башкой шипастою. Второй поменее: ласковый, с чешуей блестящей, как у карпов в княжьем пруду, с крылами, покойно сложенными, и очами закрытыми. И держали те драконы в лапах то, что Горазд давеча за пазухой спрятал, – кусочек луны. Один оберегал, другой убаюкивал, нашептывал что-то тихое, человечьему уху непонятное. Да только вот Горазд все равно понял: и про драконов, и про жизнь свою, и про то, как Ясеньку уберечь...

Для лунных драконов, Ясенькиных заступников, Горазд выбрал серебро. Работал денно и нощно, из кузни выходил, только чтобы воздуху свежего глотнуть, спать вообще перестал, все прислушивался, что ему нарождающиеся драконы нашептывают. Делал все так, как во сне увидал, да как камень велел, и драконы мало-помалу оживали, набирались силы.

Когда Горазд браслет выковал да лунный камень драконам в лапы вложил, Ясенька уже, почитай, и не живая была. Малуша сказывала, что княжна более не плачет и очей не открывает. Скоро, видать, преставится...

Ночь выдалась злою: с ветром и зарницами на все небо. Да только Горазду не до зарниц было. Не опоздать бы...

Ясенька не спала. Сбрехала Малуша, что княжна ничего не видит, не слышит. Смотрела Ясенька прямо Горазду в душу, улыбалася ласково, молвить что-то силилась.

...Драконы обняли тонкую Ясенькину ручку, замурлыкали, а камень засветился весь, пошел синими сполохами. От сполохов тех в горнице светло стало, как днем, а у Горазда из глаз слезы покатились. Ничего в его жизни краше этого браслета не было, никого дороже умирающей княжны. Упал он на колени, прижался челом к холодной Ясенькиной руке, сам сделался точно неживой. А может, и вправду неживой. Рвалась душенька вон из тела, перетекало что-то неведомое от кузнеца к княжне, холодило утробу. А ручка Ясенькина все теплее делалась...

...Ну и пусть в горнице Ясенькиной он более не один! Пусть старый князь гневается, хмурит седые брови да рвет из рук испуганного стражника секиру. Пусть секира взлетает высоко-высоко. Пусть падает вниз... Не нужна больше княжне его, Горазда, защита, у нее отныне другие заступники: сильные, крылатые, огнедышащие, самой луной на стражу назначенные. А что кровь его на камень упала... так это хорошо. Напьется камень и драконов напоит, чтоб сильнее стали, чтобы служили новой хозяйке верой и правдой. А ему пора, вон по той лесенке, прямо вверх. И как это он доселе не замечал, что у лунной лесенки перильца из серебра кованные. Знать, любы Боженьке кузнечных дел мастера...

Дежурство выдалось так себе. Бывали дежурства и получше. Обычно их клиника острыми случаями не занималась, только отдаленными и не слишком отдаленными последствиями этих самых острых случаев. Но сегодня пришлось пойти против правил. С утра позвонил профессор Ильинский и не терпящим возражений голосом попросил об исключении. Племянник известного депутата попал в переделку: по пьяной лавочке сбил мужика, сам врезался в фонарный столб. В результате пострадавший отделался ушибами и легким испугом, а мальчишке не повезло, перелом позвоночника – это вам не шутки. Сергею Полянскому, дежурившему в ту ночь, пришлось попотеть. А затем были трудовые будни: ни присесть, ни прикорнуть. А потом – шесть вечера, как-то рановато спать.

Сергей кое-как дотянул до девяти. Принял душ, плотно поужинал, влез в домашние тапки, прилег на диван перед телевизором.

Сон сморил, стоило только утратить бдительность, подкрался, одурманил, утащил в клочковатый мутно-серый туман. Туман был неправильный – говорливый и какой-то очень уж подвижный. Сергей прислушался к едва различимому многоголосому шепоту, напрягся от легкого прикосновения к щеке чьих-то невидимых пальцев, вздрогнул под чьим-то пристальным взглядом. Что за черт?..

– ...Пришел. – Туман больше не был таким уж мутным, теперь в его прорехах Сергей мог разглядеть уходящую вверх лестницу и женский силуэт, нечеткий, точно карандашный набросок. – Хорошо, что ты пришел. – Набросок ожил, шагнул навстречу.

Женщина. Седые волосы, красивое, без признаков возраста лицо, шаль на узких плечах и синие-синие глаза – два ярких пятна в этом скучном туманно-сером мире.

– Пришел, – он всматривался в лицо незнакомки, силился вспомнить. – А что?